Еще у них был подвал, в который никто никогда не заходил, если ничего не случалось с электричеством или водопроводом.
Но, что удивительно, семейству этого хватало с избытком.
— Бегу, мам, — крикнул в ответ Адам.
Джина тут же повторила:
— Майк, прервись от еще не начатого дела и иди обедать.
Через некоторое время вся семья собралась за столом.
На обед был консервированный горошек с тушеной капустой. Майку порой хотелось, чтобы они обедали стейком или бифштексом. Но денег хватало только на это. И то половина (а именно капуста) была выращена на огороде семьи Джины.
Все обедали молча. Адам уничтожил свою порцию за 2 минуты и уже собирался убежать обратно в свою комнату, вышел из-за стола, но отец неожиданно задал ему вопрос. Казалось, что он берег его до того момента, пока сын закончит.
— Адам, с кем ты разговаривал в своей комнате? — как бы между делом спросил тот. В вопросе не было ни злобы, ни агрессии, ни даже капли презрения.
— Ни с кем, пап. Я играл в джедаев теми световыми мечами, которые ты мне купил на прошлой неделе.
Действительно, на прошлых выходных, когда Майк возвращался с дневной прогулки, (такие вылазки он стал практиковать совсем недавно), по дороге зашел в магазин игрушек «У Тодда» и купил световые мечи, чтобы порадовать сына. Меча он купил два для того, чтобы они могли играть вместе, но за оружие так и не взялся.
— Майк, мы же все уже обсудили. Я думала, что тема закрыта, — сказала Джина уже с небольшой толикой раздражения.
Джером лежал рядом в своей переносной мобильной люльке, которую на его рождение подарили родители Джины, и молчал, наблюдая за происходящим.
Джина после этого сразу обратилась к Адаму.
— Если ты закончил, то убери за собой посуду и беги в свою комнату.
Адам выбежал из-за стола и направился в свою комнату. Перед этим, он конечно убрал посуду в раковину. Иначе его могли ждать неодобрительные взгляды матери. За порядком в доме она следила постоянно. Как часовой на вечной вахте. Что не могло не радовать всю семью.
Джина, проследив, когда Адам закроет за собой дверь, снова обратилась к Майку.
— Любимый, не нужно задавать ему такие вопросы. Он ребенок. Он не понимает тебя. Для него эти игры в порядке вещей. И я не совсем понимаю твоего беспокойства на этот счет.
— Ты ведь знаешь, что случилось со мной в его возрасте?
— Да, ты мне рассказывал об этом, — терпеливо сказала Джина, — Но он не ты. У нас благополучная семья. Ты говорил, что твой отец тебе спуска не давал и избивал тебя практически каждый день. Ты же читаешь свои книги, есть там что-то про передачу психических заболеваний по наследству?
— Нет, нету.
— Давай больше не поднимать эту тему. Я знаю, что для тебя она важна, но поверь мне, Майк, с нашим сыном все в порядке.
— Хорошо, забудем об этом, — сказал Майк и слегка улыбнулся.
Он солгал. Хотя лгал он довольно часто и по разным причинам, все они в основном были мелочными, но сейчас он врал на серьезную тему и не хотел продолжать разговор. Он не забудет об этом. Просто не может забыть. Он должен сам найти выход из этой ситуации.
Так как он не нашел поддержки у жены, то сделает все сам. Сам придумает выход.
В этот момент, неожиданно для самого себя, на него резко нахлынули воспоминания, которые он давно спрятал как можно глубже в себя и почти забыл, что это действительно происходило.
Но Джина не унималась.
— Майкл, у нас есть более серьезная причина для беспокойства, — сказала она. — У нас скоро закончатся деньги, а я не могу все время просить моих родителей нам помочь. Тем более, когда ты покупаешь Адаму вещи, без которых он мог бы обойтись, скажем… — начала было она, но последние фразы Майк уже воспринимал как в тумане. Как будто он стоял в сером куполе из тумана, через который звук проходит лишь булькающими отрывками.
— Ты же знаешь, что это необходимо сын, — сурово выдавил из себя отец Майкла Тензоса, — у тебя проблемы и их нужно решать на берегу, пока не случилось беды.
Майк видел перед собой идеально побеленный потолок, на котором попеременно мигали лампы освещения. Его руки были привязаны к поручням кровати, ноги застегнуты в кожаные кандалы, а голова намертво сцеплена кожаным ремнем, который плотно прижимался ко лбу. Он был полностью обездвижен.