Но у одной из молодых и наиболее романтичных пассажирок этого поезда, которую зовут Софья, и чье имя (да и суть - ведь имя напрямую влияет на суть человека) символизирует любомудрие вообще и здоровое любопытство в частности, возникает желание открыть окно (нет, окна, разумеется, не были задраены, иначе это было бы покушением на дарованную Отцом-машинистом свободу пассажиров) и высунуться из него, чтобы “подробнее рассмотреть и послушать, что там”. Супруг Софьи, видя ее поползновения, не одобрил их, сказав ей: “Смотри, лучше не делай этого - на такой скорости тебя запросто может сдуть ветром, и ты вывалишься из вагона прямо на насыпь”. Однако София была уверена, что, если это и случится, ничего страшного в этом не будет; ведь когда едешь в комфортном вагоне, то и за окном, кажется, нет ничего страшного.
Она дождалась, когда ее непреклонный супруг уйдет спать, открыла окно, высунулась в него и почти моментально вывалилась из поезда наружу. К счастью, не на каменистую насыпь, - это была бы верная смерть, - но в кювет. И вот тут-то, едва успела она прийти в себя, ее охватил ужас: ощущение полного одиночества в незнакомом мире, полной беззащитности, полной безвестности. Она была весьма легко одета, а дневная жара буквально за считанные минуты сменилась ветром и холодом сумерек. Она стала звать на помощь, но ее никто не услышал. Во-первых, потому, что поезд ушел уже слишком далеко, во-вторых, беззаботные пассажиры, на чьей памяти никогда и не случалось чего-то подобного, просто не успели еще хватиться пропавшей Софьи. Конечно, можно просто вооружиться терпением, плероматическим “молитвенником Свету”, к счастью, не выпавшим из ее кармана, и ждать, когда поезд поедет назад (что ей, кстати, и пришлось затем сделать). Но ждать не какой-то часто проезжающей мимо местной полуразвалившейся электрички с бомжами, обитающими почти в каждом ее вагоне, а именно трансконтинентального экспресса, который поедет обратно не раньше, чем через неделю (вот вам и “семь дней творения”), - дело нелегкое.
Обладая поистине божественной энергией и силой Духа, Софья смастерила себе небольшой шалаш, как могла, утеплила его и породила своей фантазией и силой ума, чтобы не умереть от скуки и тоски одиночества-в-мире, весьма несовершенные существа-фантомы, которые, впрочем, с каждым днем стали обретать в этой странной местности всё более уродливые “тела”, словно маскируясь под нее (и порождать уже свои собственные фантомы, причем, похожие на многих людей из хвостовых вагонов экспресса), чтобы хоть как-то заселить этот чужой и холодный мир, заселить хотя бы по слабому подобию дружного коллектива вечных пассажиров экспресса “Плерома”, в котором она когда-то (кажется, это было уже целую вечность назад) ехала.
Через две недели поезд и вправду вернулся за ней; во-первых, потому, что пришло его время снова проезжать здесь (по расписанию), во-вторых, вернувшись, он в нужном месте притормозил и подобрал Софью, благодаря ее мольбам о помощи, услышанных сначала ее светоносным супругом, а затем и остальными пассажирами, а также ее обильной (“ритуальной”) жестикуляции. Он подобрал ее вместе с ее порождениями - не бросать же их теперь лишенными согревающего дыхания их матери на произвол пресловутой судьбы. Таким образом, в пустынной и неуютной местности “за окнами” больше снова не осталось обитателей, которых эта местность никогда и не была достойна. Полнота списочного состава пассажиров экспресса (а главное - высшая, милосердная справедливость) была восстановлена. Вряд ли теперь, после всего случившегося, Софье вновь захочется “высовываться из окна”. Хотя - это важно подчеркнуть - задраивать окна вагонов никто по-прежнему не станет.
Более подробно доктрины гностиков мы рассмотрим, когда будем изучать взгляды их экзегетов второго века и дошедшие до нас гностические тексты, а пока закончим наше более чем аллегорическое повествование и перейдем к более обстоятельному рассказу о формировании новозаветного канона.
5. Способ формирования т.н. “новозаветного канона” на основе раннехристианских (“гностических”) текстов. Основные российские и зарубежные исследования, посвященные формированию канона.
Как я уже говорил, тексты будущего Нового Завета были наспех (явно в пылу полемики с “маркионитами” и прочими “гностиками”) состряпаны их оппонентами из “кусков” более древних христианских текстов, в которых изначально не присутствовало никакого “иудео-христианского синкретизма”. Однако уже намного позже их написания (т.е. после утверждения новозаветного канона как единственно истинного для христианина) эти тексты перестали играть какую-либо полемическую роль и стали, пусть и помимо воли их прямых создателей, инструментами кровавых репрессий против “еретиков”, на преследование которых с преследования самих христиан переключились власти Рима (христианские ереси, основанные на текстах, не включенных в новозаветный канон, были юридически приравнены к государственной измене, и уже в 385 году был подвергнут пыткам и казнен первый “еретик” - Присциллиан).