Вставные повести
В сорок четвертой главе второй части Сервантес выступает с шутливым оправданием вставных, по примеру «Декамерона», новелл, которыми изобилует первая часть.
«Говорят, будто из подлинника этой истории явствует, что переводчик перевел эту главу не так, как Сид Ахмет ее написал[15], написал же ее мавр в виде жалобы на самого себя, что ему вспало, дескать, на ум взяться за такой неблагодарный и узкий предмет, как история Дон Кихота, ибо он поставлен в необходимость все время говорить только о Дон Кихоте и Санчо и лишен возможности прибегать к отступлениям и вводить разные другие эпизоды, более значительные и более занимательные; и еще мавр замечает, что все время следить за тем, чтобы мысль, рука и перо были направлены на описание одного-единственного предмета, и говорить устами ограниченного числа действующих лиц – это труд непосильный, коего плоды не вознаграждают усилий автора, и что, дабы избежать этого ограничения, он в первой части прибегнул к приему вкрапления нескольких повестей, как, например, „Повести о безрассудно-любопытном“ и „Повести о пленном капитане“, которые находятся как бы в стороне от самой истории, между тем другие, входящие в нее повести представляют собою случаи, происшедшие с Дон Кихотом и в силу этого долженствовавшие быть описанными. Далее мавр говорит, что, по его разумению, большинство читателей, коих внимание будет поглощено подвигами Дон Кихота, не захотят его уделить первого рода повестям: они пробегут их второпях, даже с раздражением, и не заметят, сколь изящно и искусно повести эти написаны, каковые их качества означатся со всей резкостью, когда повести будут изданы особо, вне всякой связи с безумными выходками Дон Кихота и глупыми речами Санчо».
В своих заметках к этому отрывку переводчик Сэмюэл Путнам сперва приводит начисто лишенное юмора высказывание прежнего переводчика, Джона Ормсби: «Оригинал, в котором переводчик обвиняется в неверном переводе, – это смешение понятий, которому нет равных». Затем Путнам продолжает: «Сервантес здесь намекает на тех, кто критиковал его за введение вставных повестей в первую часть, и в некотором смысле оправдывает их присутствие. О его серьезном отношении к этим повестям свидетельствует замечание о том, что они искусно написаны. В предисловии к переводу „Дон Кихота“ Ормсби пишет: „Эти истории были у него [у Сервантеса] уже написаны, и ему показалось, что это хороший способ распорядиться ими; возможно, он сомневался, что сможет извлечь из Дон Кихота и Санчо достаточно материала, чтобы заполнить книгу; и он наверняка сомневался в успехе своего рискованного предприятия. Это был литературный эксперимент… он не мог заранее сказать, как примут книгу; поэтому он решил предложить читателям то, к чему они привыкли, как бы застраховаться от полного провала. Его опасения не оправдались. Публика… второпях и с нетерпением просмотрела вставные повести, спеша возвратиться к приключениям Дон Кихота и Санчо; так она поступает и по сей день“»[16]. Испанские критики оказались еще непонятливее: возможно, к концу первой части Сервантес просто не мог придумать новых приключений Дон Кихота, говорят они. Отсюда – вставные истории[17].
Вставные истории – за исключением истории козопаса, скучного эпизода, вводящего аркадскую тему в беседы и стихи глав 12–14, – повествуют о персонажах, которых автор соберет всех вместе в финальном эпизоде книги, перед тем как Дон Кихота повезут домой на запряженной волами телеге. Если оставить в стороне «Повесть о безрассудно-любопытном» – рукопись, принесенную трактирщиком и прочитанную вслух священником, – то «Повесть о пленном капитане»[18] и его Зораиде-Марии объясняет этих персонажей в романе, как и – с большей пользой для действия – история дона Луиса и доньи Клары. Но еще теснее связана с так называемой развязкой история Доротеи вкупе с историей Карденьо. В этом затянутом эпизоде участвуют две пары влюбленных (невеста Карденьо Лусинда похищена возлюбленным Доротеи доном Фернандо). Карденьо рассказывает свою историю, Доротея – свою, и наконец все они встречаются в поистине заколдованной венте (постоялом дворе) и меняются местами во время так называемой сцены узнавания (выродившийся потомок «Одиссеи»), чтобы соединиться в прежние счастливые пары – утомительное и противоречащее здравому смыслу занятие, особенно после того, как на тот же постоялый двор прибывает вместе с другими персонажами еще одна пара влюбленных (дон Луис и донья Клара), так что вента оказывается битком набитой, как одна каюта в старом фильме братьев Маркс. Весь эпизод начинается с двадцать третьей главы, в которой Дон Кихот с Санчо Пансой находят в Сьерра-Морене чемодан с золотом и стихами Карденьо, однако развязка наступает только в тридцать шестой главе, когда четверо влюбленных встречаются на постоялом дворе, снимают маски и воссоединяются в сцене узнавания. Затем Доротея вместе с другими постояльцами, под предводительством священника и цирюльника, устраивают сложную мистификацию, чтобы отправить Дон Кихота домой; таким образом, все эти персонажи то появляются, то исчезают вплоть до сорок седьмой главы, когда каждый из них отправляется своей дорогой, оставив Дон Кихота в его клетке скорой помощи.
15
Рассказ о том, что «Дон Кихота» якобы написал мавр Сид Ахмет Бен-инхали, содержится в девятой главе первой части.
16
ВН вписывает между строк: «Студенты Гарварда, конечно, не просматривают текст второпях».
17
На отдельном листке ВН замечает, что в третьей главе второй части, где обсуждается публикация части первой, «бакалавр Карраско говорит, что одним из недостатков книги считается то, что автор вставил в нее повесть („Безрассудно-любопытный“), не имеющую никакого отношения к истории Дон Кихота. Последний отвечает, „что автор книги обо мне – не мудрец, а какой-нибудь невежественный болтун, и взялся он написать ее наудачу и как попало – что выйдет, то, мол, и выйдет“, и Дон Кихот рассказывает о художнике, который, когда его спрашивали, что он пишет, отвечал: „Что выйдет“. Любопытно отметить, что далее, в шестьдесят пятой главе, Сервантес повторяет тот же анекдот, забыв, что прежде он его уже рассказывал. Похоже, это подтверждает мысль, что книга писалась весьма занятным способом, имеющим мало отношения к „методу“».
18
ВН отмечает на полях: «Сервантес сам был узником в Алжире, но рассказанная им история ничуть не лучше других вставных повестей, и ее искусственный рутинный антураж не украшен ни единой живой деталью, как можно было бы надеяться».