нас, и достаточно открыть глаза и взглянуть на нее, чтобы убедиться в объективном
ее существовании, в том, что это не химера и не галлюцинация, не бред и не сон, а
материальный предмет. Можно даже подойти и потрогать ее, подключая к
познанию и другие органы чувств. Точно так же и в области умопостигаемой: если
100
я в процессе своего мышления прихожу к созерцанию некоторых истин, с
которыми согласны все люди, то это доказывает, что они не есть порождение моей
души, моего бреда, а есть объективная реальность, есть субстанция — не
материальная, а умопостигаемая, потому что мы видим истину не глазами, и не
руками ее ощупываем, а постигаем ее своим разумом.
Плотин при анализе души обнаруживает и массу других моментов. Кроме
того, что человек, анализируя себя, обнаруживает в себе множество мыслей, он
обнаруживает в себе, в своей душе ощущения, эмоции, страсти. Все это
обнаруживается в душе, и это, по Плотину, не есть просто мои субъективные
состояния, а объективная реальность, объективная субстанция. Доказательством
того, что люди друг друга понимают, служит тот факт, что все, что происходит в
душе человека, есть проявление некоей умопостигаемой сущности, некоей
умопостигаемой природы. Эмоции, страсти, ощущения, чувства — все это есть
проявления некоего мира, существующего объективно, но этот мир существует и
субъективно, во мне. Тот факт, что дважды два четыре, от меня не зависит, это
объективная истина, но в отличие от материального мира, который существует
только вне меня, умопостигаемый мир существует двояко: с одной стороны, во
мне, в моей душе, с другой — вне меня, но вне меня не в пространственном
смысле, а вне меня как объективная реальность. И это есть одно и то же
существование умопостигаемого мира. Но сможем ли мы остановиться на таком
пути, на таком способе познания своего внутреннего мира, своей души? Нет, это
только лишь начало того огромного пути, который предполагает проделать Плотин.
Кроме того, что наша душа содержит в себе истины, формы, аффекты, страсти
и т. д., есть и еще кое-что. Мысля себя, я замечаю в себе такую особенность: что
значит — я познаю сам себя? Пример: я размышляю о Плотине и вдруг вспоминаю
о том, что я забыл пообедать. В другой момент я размышляю о том, что дважды два
четыре, или еще о чем-нибудь. Но каждый раз присутствует некоторое Я,
некоторое начало, которое направляет мою мысль. При этом я думаю о философии,
или о математике, или о еде, или о какой-то другой подробности, составляющей
моего мира, которую я могу сделать объектом своего восприятия, а могу о ней
забыть, могу и вообще не знать о ней. Например, многие из вас еще не знают, в чем
состоят особенности философии Канта или Гегеля, но это ведь не значит, что Кант
и Гегель ничего не написали, наоборот — они писали, и через год вы узнаете, о чем
именно. Наш мир, который мы подвергаем нашему мышлению, огромен; он
гораздо больше, чем мир вещей. Это не только то, что я в данный момент мыслю,
но это еще и то, что я не могу вспомнить, или то, чего я еще не знаю, и то, чего я
никогда не узнаю. Все это, тем не менее, существует объективно.
Мы с вами только что согласились с тем, что вот эта доска и вот этот стол
существуют. Но вот я спрашиваю: а существует ли Австралия? Вы говорите: да,
существует. А что, вы ее видели? Нет, но нам рассказывали. А существует ли,
например, планета Плутон? Вы говорите: да, существует. А что, вам рассказывали?
Нет, не рассказывали, и никто ее не видел, но мы знаем, что она существует и т.д.
И, таким образом, существует масса материальных вещей, о которых мы знаем, что
они объективно существуют независимо от того, знаем ли мы о них или нет, видели
мы их или не видели.
То же самое происходит и в нашем собственном мире, в нашей душе: все
наши состояния, непосредственно в душе наблюдаемые, это лишь малая часть того,
что вообще существует в этой умопостигаемой природе. Все истины богословия,
математики, физики, истории, искусства, философии, филологии, музыки — все,
что угодно, все это существует не в качестве материального носителя. Конечно,
что-то имеет материальный носитель: скажем, трактат Канта может быть изложен
на бумаге, но он к этому не сводится, он гораздо шире, чем просто бумага,
исписанная чернилами. А некоторые вещи вообще не могут иметь никакой