отдельно, а не в душе, я вам, надеюсь, показал. Но возникает и второе следствие:
ум существует и во мне, и вне меня, он существует и субъективно, и объективно.
Занимаясь самопознанием, я обнаруживаю в себе способность к мышлению, мысль
как таковую. Но если мы убедились в том, что составляющие нашей души
существуют объективно, то и мысль, то, что мыслит эти объекты и предметы нашей
102
души, также существует объективно. В каком отношении находится ум по
отношению к душе? Здесь уместно привести то же самое сравнение, когда речь шла
о душе по отношению к миру. Подобно тому, как в душе содержится огромное
количество составляющих частей, которых нет в мире, так же и ум относится к
душе. Если ум будет направлять свою познавательную способность на любую часть
нашей души (не важно, есть ли она в моей памяти или еще нет), значит, эта мысль
имеет форму, эйдос, идею тех мыслей, которые имеются в душе. Если мой ум
постигает такую мысль, как дважды два четыре, то эта мысль в душе формируется
как дважды два четыре, а в уме — как идея этого положения. В уме содержатся
идеи всех тех положений, которые имеются в душе, и не может быть ничего такого,
что могло бы быть только в душе, а в уме не было бы. Ум мыслит все, а мышление
возможно лишь тогда, когда есть идея этой мысли. Но так как ум может мыслить
все, существующее или несуществующее, то он гораздо шире, чем душа. Ум есть
способность мыслить вообще, а не только мыслить уже существующее. Ум может
помыслить и то, что еще не существует, чему еще нет аналогов в душе, но в уме эта
идея уже есть. Поэтому ум относится к душе, как к какой-то части, ум гораздо
шире, он объемлет душу.
Затем Плотин обнаруживает, что ум, который является отдельной ипостасью,
не является последней ипостасью. Чистое мышление, чистая мысль — это то, до
чего возвысился еще Аристотель: Бог есть чистая мысль, которая мыслит сама себя.
Еще до Плотина Альбин и Аммоний синтезировали это положение Аристотеля с
платоновскими положениями, показав, что ум, мысля сам себя, мыслит в себе идеи.
Таким образом они произвели соединение аристотелизма и платонизма. Ум — это
не просто пустое аристотелевское множество, а множество, наполненное идеями.
Поэтому оказывается, что ум не прост. С одной стороны, он прост — это простота
ума, мыслящего и познающего сам себя. Но познавая сам себя, ум уже
раздваивается. Если ум мыслит сам себя, то он узнает сам себя, и, значит,
существует уже и как субъект познания, и как его объект. Ум как субъект мыслит, а
мыслит он сам себя, следовательно, является и объектом познания. Поэтому даже в
этом акте самопознания ум не может быть абсолютно простым. Он прост, но эта его
простота не абсолютна, она всегда раздваивается. А поскольку, мысля сам себя, ум
мыслит идеи, то эта простота оказывается еще более иллюзорной.
Но ум все же прост. Откуда в нем эта простота, это единство? Почему ум не
разваливается, почему ум, познавая сам себя, оказывается, тем не менее, простым?
Следовательно, должна существовать еще одна субстанция, которую Плотин
называет Единое — to hen. Именно единое, абсолютно единое, которое не
раздваивается на мужское и женское начало, как это было у Пифагора. Существует
единое само по себе, которое придает единство и уму, и душе, и всему нашему
миру. Рассуждая таким же образом, как это мы делали по отношению к уму и к
душе, мы вместе с Плотином придем к выводу, что единое объемлет весь ум, оно
создает ему единство, и поэтому оно не может быть меньше ума по содержанию;
оно не может быть частью ума, единое не может быть частью чего-то, оно может
быть только единым, поэтому единое не может быть в уме, оно может быть только
отдельной ипостасью. Единое не может быть частью ума, поэтому оно не может
быть и частью ума и по своей наполненности. Единое включает в себя все то, что