Итак, мы имеем дело с некоторыми целенаправленными действиями, которые реализуют некоторый образ. Этот образ проявляется дважды: во-первых, в форме чувственного исходного представления предмета, афферентирующего процесс; во-вторых, в своей реализованной, объективно существующей форме. Предмет должен быть изменен. Представление об измененном предмете управляет действием, изменением этого предмета, но когда это действие осуществлено, то измененный предмет существует как бы дважды: во-первых, первоначально как исходное представление; во-вторых, как осуществленное и, тем самым, объективно существующее предо мной. Получается своеобразное удвоение жизни этого образа, этого представления: 1) его существование в виде субъективного образа; 2) его существование в виде объективного предмета. Предмет, выступающий как реализованное, овеществленное представление достигнутой цели, есть как бы объективное, материальное зеркало моего образа, моего представления о цели. Однако достигнутая цель, будучи воплощена в этом предмете, начинает в нем независимое от человека-создателя существование, свое собственное существование.
Он был в моей голове как представление, как цель, как замысел. Теперь он передо мной, в объективном мире. Этот объективный мир и выступает как зеркало моего представления. Восприятие же воплощенного в предмете образа и есть его осознание, то есть преобразование из первоначальной смутно чувствуемой формы в форму объективированную и выступающую перед моим взором, в моем восприятии.
Посмотрите, что произошло. Представление стало предметом восприятия, хотя и выступило не в своей собственной форме. И это произошло вовсе не потому, что человек научился наблюдать за своими образами. Интроспекция здесь ни при чем. Нечто стало восприниматься, приобретя форму объективно существующего предмета. Это и есть сознание этого предмета, видение собственно образа, но это видение начинается вовсе не с того, что я его вижу в себе. Я его вижу не в себе — самонаблюдение не способно выполнить этой роли. Я его вижу в чем-то!
Человек, лишенный зеркала, не способен увидеть свое лицо. Чтобы сделать это, он должен иметь зеркало перед собой и, самое главное, он должен иметь себе подобного. Человек, видя другого человека, находит также и свое лицо. Я не могу видеть своего представления, но видя его воплощение в чем-то или ком-то другом, я его вижу. Вот это-то и называется «уметь отдать себе отчет», то есть осознать.
Однако этот процесс не может развертываться по описанной выше схеме. Дело в том, что видение в предмете образа нуждается еще в одном условии. Этот предмет должен выступить передо мной в особой форме, чтобы я мог увидеть в нем свой исходный образ, то есть представление о представлении, воплотившееся в какой-то объективности. Эта объективность, говоря философским языком, должна еще быть идеализирована, то есть еще должна найти форму своего существования для меня, для сознания человека. Она должна существовать в чем-то, что не есть предмет, иначе предмет закроет то содержание, которое в нем воплощено.
Необходимо ввести предмет в такую систему отношений, в которой он бы мог сыграть роль зеркала, превращая представление человека в сознательное. Этот предмет должен быть означен и жить в особой форме — в форме языка. Язык и есть то необходимое условие, единственно посредством которого предмет может получить свою жизнь в голове человека, свое существование в идеализированной форме и, следовательно, преобразовать форму отражения. Поэтому язык составляет столь же необходимый момент порождения сознания, как и трудовая деятельность.
Почему именно появление языка выступает как фундаментальное условие, приводящее к существованию предмета в идеализированной форме? Жизнь предмета в языке действительно существует. Она существует и развивается, так сказать, в теле языка, в теле слова. Предмет может получить свое существование и в форме жеста, и в форме звуковой речи. Однако слово, обозначающее предмет, и сам предмет — это вовсе не одно и то же. Если человек говорит слово «часы», то в значении этого слова содержится предмет в его обобщенной форме. И носителем содержания «часы» является не нечто вещественное, а именно слово. Предмет начинает жить для человека не только в своей вещественной форме, но и в теле слова. Мне просто не удалось подобрать лучшего термина, чем «тело» слова, для того, чтобы обозначить физическую материю слова. Для звукового языка в качестве физической материи слова выступят колебания воздуха, сокращения голосовых связок и надпись. Для кинетической речи эта материя — жест, несущий в себе известное содержание, отделенное от объекта и начавшее жить своей собственной жизнью в теле языка. Итак, язык становится формой, носителем сознательного обобщения действительности. Следовательно, сознательное отражение — это не просто видение вещи, не просто только ее чувственное представление, а это видение означенного посредством языка предмета.