Что мы здесь видим? — Мы видим блестящий образец зрелого философского мышления, мы видим продолжение немецкой классической философии и одновременно её переломный момент — выход из сухой абстрактной философии Гегеля и переход к философии действия, к философии жизни. Это классическая, рациональная трактовка еврейских священников — фарисеев.
Да, если мы заглянем в учебники истории и сопоставим повторяющиеся события, факты, то обнаружим то, что обнаружил Гегель. — Возникает какой-то закономерный эволюционный кризис в обществе, философы это улавливают раньше и дают новую философию, — общество некоторое время усваивает, впитывает новые идеи и затем начинает действовать по-новому. Но промежуток между возникновением новых философских идей и их внедрением в жизнь, оживлением, часто бывает довольно длительным, и Маркс в этой же передовице предлагает ускоренный вариант, ускоренный метод —
«Философия, в особенности немецкая философия, имеет склонности к уединению, к тому, чтобы замыкаться в свои системы и предаваться бесстрастному созерцанию; всё это с самого начала противопоставляет философию, как чему-то для неё чуждому, общему характеру газет — их постоянной боевой готовности, их жадному интересу к шумной злобе дня, о котором они спешат сообщать. Философия, взятая в её систематическом развитии, не популярна; её таинственное самоуглубление является в глазах непосвящённых в такой же мере чудаческим, как и не практическим занятием…»
Итак, Маркс хочет сорвать с философии покрывало таинственности, сакральности, избранности, элитности и сделать её общедоступной, популярной, а главное — практической. Но как это сделать? — Маркс даёт ответ: с помощью газет, с помощью журналистики.
Поэтому выбор Марксом профессии журналиста не случаен, а очень осмысленный, осознанный, имеющий собственную глубокую философскую основу. Мы обнаружили момент когда зародился знаменитый тезис марксизма — «теория (философия) должна проникнуть в массы и овладеть ими».
Хорошо, теперь осталось связать в конкретной журналистской работе философию и журналистику. Но ведь — не популяризировать же классиков философии, которых умные и так знают, а для глупых это не интересно, потому что скучно, не актуально и не злободневно. Стало быть — необходимо найти злободневность, злободневную тему и при этом, чтобы это была не какая-то банальная кратковременная вещь, а, как и положено философу и философии — это должна быть упреждающая философская концепция.
Маркс пока ещё не пришёл к «гениальной» мысли о полном разрушении государства, к диктатуре пролетариата и даже ещё не обращает внимания на рабочий класс.
Здесь сделаем очень важное замечание — Маркс включил в газету назидательность философии. От чего газета приобрела сильное значение — учителя, наставника, значение интеллектуального оружия. До этого момента газета была в основном информатором — информировала о событиях, занималась констатацией фактов, а при Марксе стала оракулом истин, стала учителем, истиной в первой инстанции, орудием.
Возникла самая неприглядная сторона газет и газетчиков — они стали активно влиять на сознание-мышление читателей, втюхивать своё мнение как единственную истину. Особенно это противно и грязно выглядит, когда кто-то заказывает и оплачивает втюхивание в сознание тысяч людей выгодной мысли, а журналисты соответственно прилагают все старания убедить общественность, или кого-то рьяно критикуя, а кого-то дружно пропагандируя. Во второй половине двадцатого века телевидение довело эту негативную линию до высшего мастерства — фактически до внушения, до зомбирования.
Собратья по перу, представители интеллигенции и властей сразу заметили функциональное преображение газеты в руках редактора Маркса. И поскольку это были люди порядочные, то в начале 1843 года его публично обвинили в том, что он не выражает мыслей и интересов народа, а фабрикует их полностью из своих убеждений, подсовывает читателям свои мысли, навязывает всем свои убеждения. Маркс оправдывается и защищает своё великое ноу-хау:
«Прежде всего, народ с только что пробудившимся политическим сознанием меньше интересуется фактической достоверностью того или другого события, чем его моральной сущностью, посредством которой оно оказывает своё действие. Факт это или вымысел, — событие остаётся воплощением мыслей, опасений, надежд народа… Народ видит эту свою сущность отражённой в сущности прессы, и если бы он этого не видел, то признавал бы прессу чем-то несущественным и не заслуживающим никакого внимания, ибо народ не даёт себя обманывать… Народ знает, что его пресса приняла на себя его грехи, что она готова перенести унижение во имя народа и его славы…»