Француз Рене Декарт (1596–1650 гг.) уже основываясь на том, что человеческая основа столь противоречива, шатка и ненадежна, решил найти надёжную опорную точку для любых логических рассуждений.
И Рене Декарт выработал методику-путь-способ надежных кратчайших мыслительных операций. Здесь каждый член цепочки должен быть бесспорным основанием для следующего, чтобы нигде в цепочке не возникало сомнения. Для этого он использовал строгую и объективную науку математику, в которой он был большим специалистом и много в ней достиг, дав человечеству аналитическую геометрию. А вот с чего начал Декарт:
«Важнейшей из всех проблем, требующих решения, является уразумение природы и границ человеческого познания… Этим вопросом должен задаться хоть раз в жизни каждый, кто имеет хоть малейшую любовь к истине».
Имя Декарт и слово «сомнение» стали неотделимы, а сама методика его преодоления — открытием. Если раньше великие мыслители указывали на сомнения, как на лекарство от авторитетов, то после Коперника Декарт зафиксировал его, как лекарство от самообмана.
Первой опорной точкой, стартовой — Декарт взял сам факт мышления, первую элементарнейшую мысль о собственном существовании, бытии; первую мысль, указывающую на наличие сознания — Я есть, Я есть существующий. «…я не сомневаюсь, что ум с того самого мгновения, как он бывает внедрён в тело младенца, начинает мыслить и одновременно осознавать свои мысли» — говорит Рене в «Беседе с Бурманом», «…в одном объекте я уверен непосредственно: в себе самом, в своём собственном бытии, в своём собственном мышлении. Каждый может интуитивно познать, что он существует, что он мыслит».
Англичанина Френсиса Бэкона (1561–1626 гг.) этот способ не удовлетворял, ибо уверенно мыслили и до Коперника… Поэтому он предложил проверять свои глаза и ум методом строгой экспериментальной науки — проверка факта или истины с помощью лабораторного опыта —
«Самое лучшее из всех доказательств есть опыт, если только он коренится в эксперименте». C этого времени ученые прекратили бесполезные споры и закрылись в своих лабораториях. Так начали закономерно вырастать Бойли, Ньютоны, Фарадеи и Эдисоны. А вместе с ними пошло бурное развитие точных наук — физики, химии и других.
Процесс, инициированный Бэконом, так бурно пошел, что вскоре впал в ошибочную крайность. Последователь и земляк Ф. Бэкона — Томас Гоббс (1588–1679 гг.) уже вскоре говорил: «В самом деле, что такое сердце, как не пружина?» И обездушил, механизировал весь окружающий Мир.
Но, несмотря на недоверие собственным глазам после открытия Коперника и на научную проверку, европейским мыслителям не удалось избежать очередной серьёзной ошибки, основанной на ограниченности человеческого зрения. Эту ошибку мы проанализируем в следующей главе.
Глава 2.
Понимание окружающего нас Мира бесконечно малых форм. Ошибки европейских мыслителей в теме «малой» бесконечности.
Когда француз Декарт, размышлявший о ненадёжности человеческого зрения, умер, то будущему выдающемуся немецкому мыслителю Готфриду Лейбницу было всего 5 лет. Лейбниц, путешествуя по Италии, встретил однажды монаха приехавшего из Китая, где он пытался агитировать китайцев-буддистов к переходу в христианство. Этот монах поведал Лейбницу о том, что китайцы в своих математических исчислениях используют дроби, о существовании которых в Европе до этого времени не знали. Размышляя о дробях, Лейбниц не мог не задуматься о пределе деления или об его отсутствии; о том — что любое целое можно делить бесконечно на бесконечно малые части.
Эту истину не раз объясняли великие мыслители древности, например, друг Демокрита Левкипп утверждал: «Полное есть не нечто простое, а бесконечно многообразное». Понятно, что наш многообразный Мир состоит из больших и малых объектов разной величины. И Зенон пытался объяснить бесконечность Мира в обе стороны — «Если существуют многие, то они и малы и велики; они настолько малы, что, значит, не обладают величиной…».
Лукреций же пытался объяснить бесконечность в направлении уменьшения:
«Если не будет, затем, ничего наименьшего, будет
Из бесконечных частей состоять и мельчайшее тело.
У половины всегда найдется своя половина,
И для деления нигде не окажется вовсе предела
Чем отличишь ты тогда наименьшую вещь от Вселенной?