арестован 12.1.1942
Фалстад
убит 7.10.1942
Грета заговорила о внезапности вторжения, снова рассказала, как её отец утром 9 апреля 1940 года вдруг увидел в городе солдат в сапогах и серых шинелях; они маршировали по улицам, чеканя шаг. Рикка поднялась на ноги, чтобы включиться в разговор, и дочка встала с ней рядом. Только мы с сыном по-прежнему сидели около таблички. Он протёр варежкой нижнюю строчку и поднял на меня глаза.
– Пап, а почему его убили?
– Потому что он был еврей.
– Это да, но почему убили?
Я увидел, что Рикка бросила на него быстрый взгляд, она пыталась участвовать в двух разговорах сразу.
– Ну… Нацисты хотели убить любого, кто хоть чем-то отличался от них. А евреев они ненавидели.
Сын помолчал.
– А мы тоже еврейские люди? – спросил он. Взгляд его коричневых глаз был ясный и сосредоточенный.
Я несколько раз моргнул, пытаясь выиграть время и прикинуть, что ему известно об истории нашей семьи. И что вообще знают мои дети о её еврейской части? Наверняка мы рассказывали им, что их прапрадедушка и бабушка с маминой стороны приехали в Норвегию из России сто с лишним лет назад. И точно говорили с ними о войне и о том, что их прадед Гершон бежал через границу, его они оба застали.
Рикка собралась было что-то сказать, но снова переключилась на разговор с Гретой. Я встретился глазами с сыном.
– Ты норвежец, – сказал я, почувствовал, что это прозвучало предательски, и поймал на себе взгляд Рикки. – В тебе есть и еврейская кровь, но мы не религиозные, – продолжил я и встал, надеясь, что выскажутся Рикка с Гретой, они-то лучше меня знают, что ответить, но их беседа давно перескочила на другое, повинуясь только им понятной логике ассоциаций, и ушла уже далеко от прежней темы.
Почему его убили?
Вопрос сына преследовал меня месяцами, ответить на него было очень трудно, прошлое спрессовано, придавлено слоями мифов, забывчивость искажает всю картину. И тем не менее. Кое-что я нашёл в архивах, кое-что узнал из разговоров с разными членами семьи, и постепенно события прошлого обрели более ясные очертания.
Теперь я уже мог представить себе занесенный снегом Тронхейм.
Пар изо рта прохожих, бредущих мимо неказистых деревянных домишек.
Довольно быстро выяснилось, что начало конца твоей жизни наступило внезапно, утром самой заурядной среды, посреди твоих обычнейших дел.
12 января сорок второго года ты стоял за прилавком вашего с женой магазина модной одежды «Париж-Вена», посреди манекенов в шляпках, платьях и пальто. Ты только что встретил первую покупательницу и успел ей рассказать о новых поступлениях и скидках. Зазвонил телефон, так настойчиво, что ты положил сигарету в пепельницу и поднял трубку.
– Магазин «Париж-Вена», слушаю вас, – сказал ты заученно, как говорил тысячи раз до того.
– Гутен морген, – сказал мужчина на том конце провода. – Я говорю с Комиссаром?
– Да, верно, – ответил ты тоже на немецком, в первую секунду решив, что звонят из Гамбурга. Видимо, по поводу заказа на летние платья, возможно, опять проблемы с таможней. Никому из тех, с кем ты обычно имел дело, голос не принадлежал, наверно, новый сотрудник.
– Хирш Комиссар, женатый на Марии Комиссар?
– Да… А с кем я говорю?
– Гестапо, служба безопасности.
– Да? Что такое?
Ты поднял глаза от бланка оптового заказа, заметил, что покупательница прислушивается, учуяв неладное, и отвернулся к стене. Кровь резко пульсирует в висках. Гестапо?
– Мы хотим поговорить кое о чем, – отвечает собеседник негромко.
– Да? – только и произносишь ты и замолкаешь в нерешительности. Но потом всё же открываешь рот, чтобы спросить, в чём, собственно, дело, однако не успеваешь.
– Будьте любезны к двум часам явиться на допрос в «Миссионерский отель», – говорит голос.
«Миссионерский отель»? Допрос? С какой стати им вызывать меня на допрос, думаешь ты, глядя в стену перед собой. Неужели из-за Давида, брата Марии, из-за его симпатий к коммунистам?
Из дверного косяка торчит гвоздь без шляпки. Ты приставляешь к нему подушечку большого пальца, и надавливаешь, и закрываешь глаза.
– Алло? – произносит голос с нетерпеливым раздражением. – Вы здесь?
– Да, здесь, – отвечаешь ты, отнимаешь палец от железки и упираешься взглядом в белую точку, где из плоти выступила капля крови. Ты видишь, что покупательница у вешалки с платьями напряглась и застыла на месте, но снова начинает перебирать их, как только ты поворачиваешься к ней.
– Коллеги говорят, что я беру на себя слишком большой риск, – сообщает голос в трубке, потом щёлкает зажигалка, человек на том конце провода затягивается сигаретой и продолжает: – Что надо просто послать за вами машину и прямо сейчас доставить вас сюда, а то не ровён час вы сбежите, прихватив сыновей, от евреев всего можно ожидать, – мужчина делает ударение на слове «евреи» и произносит тихо, почти доверительно: – Но я-то знаю, что супруга ваша, Мария Комиссар, лежит в больнице. Она, кажется, поскользнулась на льду?