Вытряхнули у дороги и сами растерялись: что же им теперь делать с краденым добром, кто будет его стеречь и кому его передать?! Мирко между тем сидел на земле, слезы капали в пыль. До сих пор перед глазами у меня стоит эта картина - Мирко сидит в пыли, качает безобразной головой и шевелит губами. Тогда я не знал, что он шепчет, а теперь знаю и словно слышу, как он клянет нас на чем свет стоит: «Бог даст, проиграете вы эту войну, затеянную вами на свое несчастье! Должны же вы ее проиграть, коли сами не знаете, для чего вы ее затеяли. Война и грабеж всегда заодно, а вы задумали их друг от дружки отделить, чтоб у вас так-то мясо от костей отделилось! Видать, уж такая судьба пропадать моим клячам босиком, ишь, ведь не дают бедняку подковой разживиться; о, всемогущий боже, вели их самих босиком по снегу погнать да раскаленным свинцом подковать! ..»
Не могу я это слушать больше, не дают мне спать его проклятия, давно уже превратившиеся в жизнь. Я встал, а Иван говорит:
- Куда это ты направился?
- Туда, посмотреть, что делается на дворе.?
- Я недавно смотрел: дождь и тьма-тьмущая. По такой погоде никто сюда не придет, никакой опасности нет.
- А ты что не спишь, раз опасности нет?
- Не спится мне, один старый черт не дает мне покоя.
Отморозил он ноги да Дубе, пальцы у него отвалились в больнице на Жабляке - вот что за черт не дает ему спать в дождливую погоду. Я вышел; вожу перед глазами рукой, заслоняя их от веток. Днем с этого склона видно было с десяток селений, теперь сплошная темнота. Не залает собака, не вскрикнет человек, и мне захотелось завыть над этой пустыней. Лишь на дне долины светится огнями город - горстка шлака, а в шлаке тлеют догорающие угли. Надо полагать, город находится на том же самом месте, где он и прежде стоял, но мне мерещится, будто от страха он съежился и подался куда-то в сторону. Город трясся, сжимаясь в комок, когда наши вооруженные отряды отбили его у противника и крестьяне с мешками хлынули его грабить. Мы тогда едва отстояли город от крестьянского нашествия и с трудом предотвратили погром; при этом мы лишились симпатий и доверия села. Вот почему и звучит сейчас во мне голос угнетенной райи: зачем вы защищали тогда город?
- Отдыхай, Ладо, - говорит мне Иван. - Ложись и усни.
- У меня тоже есть свой черт, и мне он не дает покоя.
- Завтра нам предстоит немало потрудиться, надо хорошенько отдохнуть.
- А что такое?
- Надо Нико найти, возможно, на это уйдет целый день.
- Вполне вероятно, что мы его и за целый день не найдем. Одного дня для этого мало.
- Если мало, поищем, когда вернемся. Тогда нам некуда будет торопиться.
Все это он произнес безразличным тоном. Может быть, теперь ему и правда все равно, он поднялся выше своих личных интересов, а я нет. Я бы предпочел заняться поисками Нико после возвращения и без спешки, обстоятельно обшарить округу. Я бы спустился ночью к Меже навестить развалины старого дома Тайовича; посмотреть, не пророс ли травой очаг, на котором Джана когда-то пекла оладьи под праздники, не свисают ли лозы дикого винограда над. очагом, над которым некогда свисали цепи; посмотреть, не появились ли молодые побеги на старых сливах, опаленных пожаром… Потом я поднялся бы к Лазу, к летнему дому, проведал бы Иву с Малым. Нет у меня ничего отнести им в подарок, даже яблока нет, зелены еще яблоки. Ничем не могу я им помочь, так пусть хоть увидят, что я еще жив и на свете есть одна душа, которая вся изболелась о них. Это их приободрит, и у меня отляжет от сердца; может быть, и не все так черно, как мне кажется подчас.
Потому-то я и думаю, что лучше искать Нико после возвращения, тогда у нас будет больше времени. Будет у нас вдоволь времени, до самой могилы, да и потом еще будет его у нас хоть отбавляй, покуда все живущие на земле не позабудут нас, не выбросят вон из памяти, как будто нас и вовсе не было на этом свете. Нечего нам время беречь; время ведь пустота, пустота, перекатывающаяся в пустоту, и эта пустота равномерно сочится и сочится и никогда не иссякнет. Время - пустота, но у этой пустоты есть зубы; должно быть, это единственное, что у нее есть. Время чавкает, гложет, жует, но никогда ничего не приносит, ему неоткуда принести. Мне чудится, я слышу, как оно грызет зубами из воды и воздуха, грызет каждой каплей дождя. Только во сне я не слышу его, поэтому-то Иван и велит мне заснуть. Я и сам хочу заснуть. Закрываю глаза, а тот далекий голос из канувших в прошлое деревень, из дали годов теперь совсем отчетливо зовет меня и спрашивает: «Для чего мы тогда защищали торговцев, магазины, городских лавочников от крестьян?..»