- Чего у тебя там есть хорошенького?
- Некогда мне сейчас, работники меня заждались наверху. Я и так опаздываю, они уж, поди, ругают меня последними словами. Сейчас не до того, а вообще-то ты заходи, заглядывай ко мне при случае!…
- Да ты, кажись, не узнаешь меня?
Микля вытаращилась на меня:
- Ей-ей не узнаю! Да кто ты такой?
- Таможенник. А ну подавай сюда свою торбу! В наказание за вранье.
Она остановилась в недоумении. Уставилась на меня своими зелеными глазищами и капельками пота, выступившими вокруг. Она неотрывно всматривается в меня, а про себя прикидывает: возможно ли, чтобы ее вот так подкараулили и ограбили на дороге, среди бела дня и при всем честном народе? … Нет, не может она в это поверить. Вот уж истинно не ждала не гадала! А уж кто-кто, а Микля знает, что такое грабеж, - это она стаскивала шинели с австрийских солдат в конце прошлой войны и ходила грабить мусульманские села на том берегу Рачвы. Она промышляла вместе с Вучком Джемичем и другими, а может быть, и вместе с моим дядькой Тайо и получала равную долю, а может быть, даже и большую, чем остальные. И всегда умела устраиваться так, чтобы самой не остаться в накладе, а поэтому ее не покидает надежда выкрутиться как-нибудь и сейчас. Я вырвал у нее торбу, отломил краюху хлеба. Она посмотрела на меня таким взглядом, будто это я ей руку оторвал. Я вытащил из торбы головку сыра, завернутую в тыквенный лист. Она вздохнула и покосилась на винтовку, прислоненную к моему локтю, испытывая сильнейшее искушение сцапать ее и огреть меня по башке. Я замахнулся прикладом и дал ей тычка под ребра. Получив свое, Микля посмотрела на меня с уважением.
- Это для нас обоих, - заметил я, - для меня и для Дьявола.
- Ты мне работников без обеда оставил.
- Пусть едят фасоль, - сказал я, не переставая жевать. - Так за тобой должок остался деньгами и мукой, - который ты Нико Сайкову не отдала, припоминаешь? … За поле. Он целый месяц голодал, а ты ему ни крошки не дала.
- У меня тогда не было.
- Сейчас ему деньги не нужны, сейчас ему ничего не нужно… Он просил у тебя меру муки, всего пятьдесят кило, а ты понадеялась замотать ее как-нибудь. За это ты мне принесешь сто кило вот на это самое место!
- Не много ли будет, - с издевкой передразнила она.
- Это вместо штрафа, а за поле ты мне особо заплатишь.
- Да тебе и этого не унести.
- Какой сегодня день?
- Четверг.
- В пятницу или в субботу смелешь зерно, а в воскресенье принесешь вот сюда.
И я саданул подкованным прикладом в камень, дабы точнее обозначить то место, куда Микле надлежало доставить муку. Отныне я всегда намерен вести себя именно так: жертву надо держать в страхе и трепете с помощью начальственного окрика, может быть чересчур громкого, зато не оставляющего места никаким сомнениям. Микля закусила губу, поняла, что дело не шуточное. Ее физиономия, раскрасневшаяся от жары, на глазах посерела, усохла и сморщилась. Хлопая ресницами и щуря злые глаза, она пыталась разрешить мучивший ее вопрос: продолжать ли сопротивление или с выгодой отступить. Несколько мгновений я наслаждался, наблюдая, как хмурая готовность бойца сменялась на ее лице трусливой робостью. Наконец, сказал:
- А если вздумаешь водить меня за нос, тебе это поле выйдет боком.
- Ты думаешь, хорошо так с людьми обращаться?
- Если так тебя не устраивает, я могу придумать что-нибудь похлеще.
- Ну например?
- Сколько мне помнится, дом у тебя всю ночь на улице стоит. Так вот, в один прекрасный день он без бензина может прекрасно посветить соседям. Кое-кто совсем не прочь увидеть такую картину, еще и отблагодарит меня щедрой рукой, как за Треуса и некоторых других.
- Давай лучше как-нибудь иначе договоримся.
- А именно?
- С выгодой для обеих сторон.
- Значит, ты мне предлагаешь в долю с тобой войти? Ну что ж, можно и это, только прежде ты мне муку сюда доставь. Если я сам не приду, тут будет кто-нибудь из наших. А если никого на месте не окажется, ты муку оставь и уходи. Поняла?
Поняла. Микля окончательно сдала позиции и сникла, голосок у нее стал тонким, в глазах заблестели слезы. Она-то прекрасно знает, запричитала она, как тяжело живется в горах. Ей тоже приходилось с комитами скрываться и с Сайко Доселичем, а доктору Марковичу в лес продукты носить. В горах человеку и холодно и голодно, горы - что зубастый хищник человеку. Она, бывает, всю ночь напролет глаз не сомкнет, все думает про коммунистов и про других страдальцев, которые отстаивают народное дело. Но разве все такие, встречаются еще отдельные бесчувственные личности, у которых и душа о них не болит, которые только того и ждут, как бы на чужой беде руки погреть. Одни наживаются на торговле, вроде Илии Керосинщика. Другие не дают партизанским семьям воды для поливки, не пускают на шоссе зерно обмолотить, им даже соли купить не разрешают. Хоть бы того же Савовича взять, да и знаменосец Гривич тоже гусь хорош: все лето издевался над несчастными семьями, которые остались без соли. Перебегал с горы на гору и орал на все село, призывая их облизывать за ним листья, на которые он помочился, если не хотят без соли сдохнуть. Вот кого следует проучить, а не бедную женщину, которая спит и видит, когда все это кончится …