Да и Нико не стоит жалеть: такие люди с виду тверже, чем положено быть человеку. Он даже жалуется, как бы нападая. Настоящий камень. Никому ведь в голову не придет пожалеть какой-нибудь камень, даже если он катится в пропасть: внизу ему будет ничуть не хуже, чем наверху. Вот и сейчас в отсветах огня, который раздувал Василь, лицо Нико с резким изломом острых линий кажется вытесанным из грубого камня. Глубокие трещины избороздили его лицо вдоль и поперек, но он еще держится и будет держаться до скончания века. Такие лица не меняются, но в изменчивом свете неожиданных поворотов судьбы каждый раз приобретают новое выражение. Этим они напоминают скалы - мрачные в непогоду, таинственные в тумане, они улыбаются в красных отсветах заката.
Иван Видрич не стал настаивать - он обладает счастливой способностью уступать, стоит ему только убедиться, что он неправ. Виновато улыбаясь, он принялся угощать Нико табаком, который тот взял после минутного раздумья. Скрутил цигарку, прикурил от уголька и жадно затянулся - видимо, не курил по меньшей мере три дня. А может быть, и дольше, кто ему курево даст. Я чуть было не разжалобился снова, но в то же самое мгновение вспомнил, как он меня напугал, и все во мне остыло. Жало ноющей боли, засевшей у меня где-то в животе, стояло между мной и Нико. Я знал, он нанес мне ее совершенно невольно, но от этого боль не утихала, и я уже стал опасаться, что долго не смогу отделаться от нее.
- Я не знал, как обстоят дела, - сказал Иван.
- Они, может быть, еще и хуже обстоят, да всего сразу не опишешь.
- А Велько не жалуется.
- Будь я на его месте, я бы тоже не жаловался, ему здесь вольная волюшка. У него родни полно, и все за него горой. Даже те, которые не любят коммунистов, укрывают его, потому что он свой. Они действуют по примеру Рамовичей, а у Рамовичей в каждой партии свои люди есть. Рамовичи в трудную минуту выручат человека, смотришь, а уж он им по гроб жизни обязан, так что в следующий раз сам должен им услугу оказать. У них прямой торговый расчет, зато Велько в этих условиях может работать, а это самое главное. Если бы я имел возможность делать хоть что-нибудь полезное, хоть самую малость, тогда другое дело, я бы тогда знал, зачем я здесь торчу. Для местных я такой же чужак, каким был в свое время мой отец. Обидно им, что я уцелел, тогда как многие их близкие погибли. Время от времени они подкармливают меня, но при этом откровенно смотрят в рот и считают куски. И неизменно напутствуют одними и теми же словами: «Больше к нам не ходи, нам самим есть нечего, а если встретишь Видрича, или Иванича, или Ладо, передай, пусть заглянут». Где нет для меня - для вас всегда найдется, но ведь это же тоже может в конце концов надоесть, вечно таскать на себе клеймо отверженного, доставшееся сыну в наследство от отца…
Голос у него скрипит, подобно кинжалу, который натачивают о брусок. Из-под ножа вырываются искры, а иногда на брусок капают злые слезы, кипящие у него внутри. Чего доброго, еще расплачется тут, а за ним и я, а за нами все остальные. И все потому, что действительное от желаемого отделяет огромная пропасть, а мы по наивности своей не имели ни малейшего понятия о том, чем нам предстоит ее заполнить, чтобы перейти на другую сторону. В темном царстве племенного строя, в пестрой путанице общинных и родовых обычаев переплелись корневища, корни и корешки - бог весть когда их разберешь. Они выискивают среди нас Кучевичей и поневоле втягивают нас в эту игру, это та цена, которой приходится расплачиваться за вековое пастушество и гайдутчину. И все, что отжило свой век, не признает своего поражения, пока не отомстит сполна всему, что приходит ему на смену.
Мы лежим на солнце под высоким небом в благоухании можжевеловой хвои и корней. Я голоден, как всегда, однако мне это не мешает думать о посторонних вещах и наслаждаться, любуясь Лимом. Ночью он, точно привидение из могилы, вырвался в некоторых местах из старого русла и пошел куролесить по округе. Растрепал мимоходом ивняк, снес пастушьи площадки для игр. Один широкий рукав под дорогой воздвиг запруду из камней и валежника, преградив самому себе путь, и повернулся вспять. Не живется ему в покое и мире, вечно бунтует Лим; не потому ли и наделен он мужским этим именем - Лим. После каждого дождя Лим меняет свой облик, при каждой новой встрече он предстает передо мной помолодевшим и вновь вызывает в моем воображении чудесную картину вечного движения, образ неиссякаемой молодости и упорной борьбы с временем, образ, навеянный мне когда-то в детстве, при первом свидании с ним, его неумолкаемым рокотом.