В роще на склонах гор сегодня больше шуму, чем вчера. Они привели с собой и женщин, надеясь до дождя собрать и сложить нарезанные ветки: для местных жителей заготовка корма на зиму несоизмеримо важнее партизан и четников, свободы и рабства, вместе взятых, от султана Мурата до Гитлера. Люди мелькают среди деревьев в рубашках и без рубашек, поглощенные своим делом; меня они не замечают, им глубоко безразлично, есть я или нет. Тащат, кричат, поторапливают водоносов быстрее подносить воду с источника и как ни в чем не бывало позвякивают вилами и котелками. В конце концов я и сам стал подумывать о том, что ничего такого не было, а вся эта история с Сало, ни с того ни с сего сорвавшимся с дуба на камни, приснилась мне во сне. И с тех пор оставила меня в покое - с Сало было покончено навсегда, он был уже за оградой. Вместо Сало откуда-то взялся Исаак-Саки из Дорчола, сгорбленный и шелудивый, как сам Восток, с неизменными огненными вихрами. Выполз откуда-то себе на горе и отшатнулся; споткнувшись на развалинах о камень, съежился у опаленной стены и закрыл лицо руками. Бормочет что-то себе под нос, шарит по карманам в поисках платка, но так его и не находит; пожав плечами, он покачивает головой и вытаскивает подол рубашки, намереваясь протереть им очки.
Под очками обнажились его глаза - два набрякших выпученных шара, каждую минуту готовых выскочить из орбит и оставить пустые глазницы. По сути дела, они уже и выскочили, но теперь это просто вода и земля. Я часто вижу во сне его глаза; это объясняется непреодолимой потребностью какой-то части моей души видеть новые горизонты и новых людей. Напрягаясь и призвав на помощь воспоминания, эта часть моей души по какой-то неведомой прихоти задумала восстановить его, Исаака-Саки, портрет, и, обновив и оживив его, она теперь разглядывала его, поворачивая со всех сторон и одновременно заслоняя им то, что ей не хотелось видеть. Припоминаю, как вчерашней ночью мне впервые явился Велько Плечович. Озабоченный чем-то, он беспокойно вертелся между двумя оголенными дубами. Я не торопился выйти к нему навстречу - нам предстоял мучительный, тягостный разговор, напоминающий омерзительные склоки из-за межей и мелкой собственности сомнительного происхождения. И я страшно обрадовался, увидев, как с другой стороны к нам скатился Исаак-Саки, прибывший, словно нарочно, сюда, чтобы предотвратить и сгладить назревавшую ссору.
Они обрадовались друг другу, смотрят и смеются, прежде чем броситься друг к другу в объятия, и от этого смеха расцветают их лица. Я по своему обыкновению встал в сторонке, прислушиваясь к их разговору и наматывая на ус все, что может потом пригодиться в нашем споре. Сначала мелькали города: Шанхай, Бомбей, потом проливы, Южная и Северная Америка, Додеканез … Ах да, ведь это же довоенная игра! Ребята решили со скуки тряхнуть стариной: два мальчугана в матросских костюмчиках, гоняя на самокатах, присваивают географические названия отрезкам тротуара, взятым с одного разбега. Благополучно добравшись до Агадира, они устремляются в Самарканд, постепенно исчезая из виду и уступая опустевшие просторы молчанию безвестных кораблекрушений. И снова возвращаются, серьезные, хмурые, и озабоченно шепчутся о том, что вдоль берега в кустах залегла засада. Они проявляют полнейшее единодушие по всем вопросам, и эта слащавая бесконфликтность меня начинает бесить. И только в еврейском вопросе у них обнаружилось некоторое расхождение, и Велько повысил голос:
- А ну их к бесу, не хочу даже думать о них.
- Они чем-нибудь досадили тебе?
- Да, они действуют мне на нервы.
- И мне тоже очень многое действует на нервы.
- Поляки, например, совсем другое дело. У них там шляхтичи, конечно, но даже шляхтичи дрались. И норвежцы тоже дрались.
- Подожди, до поляков мы еще дойдем, давай сначала с первым вопросом разберемся.
- Ты рассердишься, если я выложу все начистоту.
- Не рассержусь, выкладывай!
- Так вот что я тебе скажу - трусы твои евреи, нытики и трусы! Сами, как чуть что, в кусты, а над другими смеются, и все на себя разноцветные лоскутики нацепляют - зеленые, желтые, голубые, розовые, стращая всей этой пестротой женщин и простаков. Как будто они не знали, что ждет их впереди, как будто бы у них не было времени заранее предпринять необходимые меры. И что же, как они к этому подготовились? Решительно никак, их не хватило даже на то, чтобы бежать, они предпочитали до самого судного дня раскладывать свои лоскутки да квохтать над добром подобно наседкам. А потом спустить все до нитки палачам, предоставив новым хозяевам курятника безнаказанно душить своих детей. Детей-то уж больно мне жаль, в чем дети-то виноваты? Да и женщины не растерялись бы, если бы только им волю дали: они бы на худой конец царапались, кусались и выдирали глаза. Но жалеть пузатых мещан - это уж ты меня извини, не могу, нечего было без драки кверху лапки задирать.