- Та-ак, - прорычал я. - А что бы тебе было Нико долг отдать?
- Не было у меня тогда.
- Пожалела святому свечку пожертвовать, так изволь теперь дьяволу две поставить.
Она окинула меня подозрительным взглядом, закрыла глаза и замолчала. Ишь, напялила на себя лохмотья с пугала, а на ноги дырявые башмаки, из которых высовывались пальцы. Этот маскарад, рассчитанный на сострадание, меня ужасно разозлил. И так почему-то всегда: злые умыслы не остановят нас и перед самым невозможным маскарадом, в то время как добрые намерения, ничуть не привлекая нас возможностью показаться людям хоть капельку лучше и чище, не способны вдохновить нас на какие бы то ни было превращения.
Микля осадила клячу и остановилась. Ее не покидает надежда, что, может быть, я сменю гнев на милость и скощу штраф. Стоит, вздыхает, ждет чего-то и мигает глазами, покрасневшими от слез, которые она старательно выдавливает из себя. Наконец последняя искра надежды оставила ее, и Микля принялась развязывать веревки.
- Что это ты делаешь? - гаркнул я.
- Сгружаю. Ты ведь сюда велел привезти.
- Это что же, я должен на своем горбу переть эти мешки в горы? Да ты в своем уме?
- Уж не прикажешь ли и лошадь тебе подарить?
- Пока что нет. Гони свою клячу вверх, а не то так сама тащи, это уж как тебе нравится: только муку изволь мне наверх доставить.
Она стегнула лошадь и снова остановилась - пропускает меня вперед. По обычаю мужчине полагается идти в горы первым, а у Микли есть сейчас особые мотивы для столь почтительной благовоспитанности - она могла бы предоставить ей прекрасную возможность запустить мне в затылок каким-нибудь камешком. Дабы избавить ее от этого искушения, я подтолкнул ее вперед. Мы молча поднимались к перевалу, постепенно погружаясь в тенистый сумрак. Из распадков и со склонов, поросших лиственным лесом, до нас долетали крики. Что-то уж больно они раскричались, надо бы их приструнить. Я окликнул Миклю:
- Какой сегодня день?
- Воскресенье.
- Не воскресенье, а растрясенье, запомни это.
- Во имя отца и сына, - проговорила она и перекрестилась.
- Небось когда по тридцать динаров за козлиное семя драла, так не крестилась.
- Бесплатно ничего не дается. Государство вон богаче меня, так и то за быка берет.
- Государственный бык племенной и работал на совесть, а ты своему козлу связала шерсть под брюхом и обезоружила его.
- Каждая пчела для своего дома тащит, так спокон веков повелось и впредь так будет.
Ах вот ты как, замахнулась на будущее, решила и будущее загадить!…
Поскольку я и сам слишком часто терзаюсь сомнениями относительно незапятнанной чистоты этого будущего, я отличаюсь повышенной чувствительностью в этом вопросе. Березовый прут был у меня заготовлен заранее. Я замахнулся им:
- А ну-ка изобрази, как блеет твой козел! Да поживее!
- Брось дурачиться, - губы поползли у нее куда-то вбок, как бы собираясь расплакаться и рассмеяться одновременно.
- Живей, живей! Я не шучу, мне не до шуток!
- Никак тебя дьявол последнего разума лишил!
- Некогда мне тут болтовней заниматься, живей, тебе говорят! - и я огрел ее прутом по выпуклой части.
Она взвизгнула, я оборвал этот визг новым ударом. Она было рванула с дороги в кусты да запуталась в ветках и упала. И началось соревнование - я стегал, она визжала. Женщины в валежнике загалдели, как вороны. Платье на Микле повисло, изодранное в клочья, сквозь него проглядывало голое тело, исполосованное рубцами. Спасаясь от новых ударов, она пыталась удрать от меня на четвереньках, вынуждая тем самым усилить темп порки. Наконец она признала факт моего существования, запросила пощады и заблеяла. Голос у нее к этому времени достаточно осип, и с третьего захода ей удалось достичь подлинного сходства с козлиным блеянием. В качестве поощрительной меры я сократил число ударов в минуту. Я был полностью удовлетворен этим спектаклем, да к тому же рука устала. Микля, распростершись на земле, продолжала совершенствоваться в искусстве блеянья, пока не достигла в нем неподражаемых высот. Сборщики веток, пораженные странными звуками, онемели. Я скатил на них камень, напоминая о том, что не следует совать нос не в свои дела. А лошадь хлестнул огрызком прута, и она так рванула с места, что выбила подковами пригоршню искр. Если бы Василь только знал, чем я тут занимаюсь, он бы пламенно ратовал за расстрел. Его поддержал бы Байо, за ним ребята с Устья, и так все по очереди, и только Иван, уклонившись от прямого ответа, предпочел бы воздержаться от голосования.