- Идут, - сказал он. - Снова начинается вчерашнее.
- Тебе показалось.
- Они где-то рядом - по запаху слышно.
- Я ничего не слышу. Да и какой может быть запах от живых?
- От живых несет еще сильнее. Бери ранец и пошли!
- Куда идти-то?
- Давай быстрее да помалкивай! Сейчас увидишь.
Он закинул пустой ранец за спину, взял котел в левую руку и, неслышный как тень, стал спускаться к дороге. Я - за ним, втягивая воздух ноздрями, прислушиваясь: тихо, пусто, безлюдно под набухшими звездами. Вот сумасшедший, подумал я, но лучше уж с сумасшедшим, чем с самим собой. Только возле дороги я уловил в воздухе едва заметную дрожь: тишина не была теперь однородной, как раньше, ее разлиновали полосы пустот и заполненности. Расстояние между ними планомерно уменьшалось, сопровождаясь непрерывно возобновляющимся звуком, напоминающим шорох трущихся об бока рукавов или брючных швов. Вдруг хрустнула ветка и кто-то матюкнулся.
- Слышишь?
- Слышу.
- Куда пойдем?
- Давай перейдем на ту сторону, где они были вчера.
- Я тоже об этом подумал.
- Сразу?
- Пусть пройдут сначала.
Они вышли на луг, послышался приглушенный топот сороконожки в итальянских башмаках на деревянном ходу. И вот уже над дорогой заколыхался частокол устремленных в небо веников, насаженных на длинные шесты, которые они держали в руках. Временами веники напоминают мне скорее грабли, а не то верхушки мелколесья, сорвавшегося под шумок с насиженного места. Нигде не видать ни единого огонька папиросы, но разве заглушишь вонь паленой щетины, пропитанной запахом никотина! Вслед за первой волной запахов на нас нахлынули новые ароматы: жратвы, живодерства, ракии, лука, козьего сала, насилия и вдовьих слез. В беспорядочном плеске этих волн ощущалась мрачная агрессивная мощь, которая бросала мне вызов. Не в силах противиться страшному смерчу, вдруг закружившему меня, я сорвал с плеча винтовку в отчаянной жажде стрелять в них в упор, но Якша схватил дуло за горло и потащил меня вниз. Мы сбежали к реке и стали карабкаться вверх по нижнекрайским скалистым откосам. Головоломка осталась у нас позади, перед нами вздымалась скала, подобная пенистому летнему белому облаку. Но даже и в скалах всегда найдется расселина, дающая возможность продвинуться вперед, или каменные ступени, увлекающие нас на самую верхотуру, недоступную человеческим запахам.
Теперь у меня не оставалось сомнений: вчерашнее было всего лишь репетицией, предпринятой отчасти для того, чтобы усыпить нашу бдительность. Настоящая охота назначена на сегодняшний день, о чем свидетельствуют свежие пополнения, брошенные в операцию. Они заняли ключевые перекрестки, склоны над селами обложили сетью засад и так, на свежем воздухе, томились, клевали носом до рассвета и еще до восхода солнца обнаружили себя пальбой и криками за Головоломкой. Раскатистое эхо, неимоверно растягивая слова, превращало их в сплошное «а-а-а-а», прерываемое дробью выкриков «дер-жи-его-бей-его!», несшихся со всех сторон. Но так как держать было некого, охотники тем громче орали, надеясь вспугнуть зверя и поднять с насиженного места. С горы они скатались в долину, откуда до нас не доносилось ни единого выстрела. Исчезли, словно канули в прошлое, но вскоре в строй вступили новые глотки, столь яростно вопившие «дер-жи-бей-из-ре-ше-ти-его», что временами мне начинало казаться, будто у меня и в самом деле трещат перебитые ребра. Однако невзирая ни на что, операция продолжалась. Можно было подумать, что изрешеченный пулями призрак таскает их за нос вверх и вниз по горам, пока они не вымотаются совсем и не осипнут от крика.
Крупный отряд карателей - возможно, что и основное ядро экспедиции, - свернув к Водопою, стал спускаться к Прокаженной. Долетавшие до нас отголоски, точно воспроизводя ее маршрут, рассказали о том, как они двумя рукавами обтекали ущелье. На дне каменного мешка глухо рокотала упорная битва за пещеру. Проклятая пещера прямо-таки приворожила наших преследователей, и они вбили себе в голову во что бы то ни стало ею овладеть, дабы иметь потом право гордиться хотя бы одним своим завоеванием. Это их упорство очень меня развеселило, и я невольно усмехнулся. Мне показалось, что и Якша тоже улыбнулся, тотчас же, впрочем, растопив улыбку в гримасе удивления, которая сменилась затем презрительно-досадливой миной. Эта его мина своей загадочностью отравила мою нехитрую радость. Что она выражала - то ли горькую жалость к тому сброду, который бился внизу, являя собой типичную картину зашедшего в тупик человечества, в напрасных и бестолковых мучениях мечущегося на перепутьи где-то между прогрессом и регрессом, то ли искреннее сострадание к несчастной крестьянской голытьбе, которую лютый год, превзошедший страданиями и голодом страшную годину печальной памяти Арслан-паши, вынудил идти срамиться в отряды наемных карателей. У меня был заготовлен ответ на то и на другое, но Якша перевернулся со спины на живот и, приложившись к камню лбом, мудро молчал. Перевернулся с явным умыслом избежать разговора, и это задело меня за живое и разозлило. Какое-то щемящее чувство отличало эту мою обиду от обычной размолвки. Под ней ныл свежий ожог разочарования, ибо я мечтал обрести в Якше друга, но оказалось, что этому не суждено свершиться. Якша представляет собой еще одно обособленное одиночество, распростершееся на земле подле меня, одиночество убежденное, закосневшее и безнадежно влюбленное в самого себя. Оно никому не открывается, никому не верит и отвергает какой бы то ни было обмен мнениями из-за боязни поддаться дурному влиянию. Она живет и дышит, эта ходячая пустыня чести, голода и лохмотьев, гордо подставившая себя солнечным лучам и предоставившая вшам ползать по ее плоскогорьям. Я веду наблюдение за вереницами вшей, которые вылезают из многочисленных прорех и карманов, карабкаются на косогоры потертых заплат, спускаются на горные, плато, снуют туда-сюда по три и по четыре сразу, живо напоминая группы карателей, преследующих беглецов. На какую-то долю секунды мое разгоряченное воображение превращает Якшу в живую миниатюрную модель нашего горного края, где мы с ним барахтаемся вдвоем, подобно двум ползучим тварям. Я отодвинулся от него подальше, спасаясь от вшей. Если он будет спорить со мной относительно нашего дальнейшего маршрута, я, ей-же-ей, не много потеряю, лишившись его.