Жужжащей пулей в небо взвился жаворонок и залился песней.
Ишь как радуется, - сказал Иван. - И придет же в голову на такую верхотуру забраться, а там и радостного нет ничего - воздух один, пустота, даже гусениц нет.
- Нам то же самое в голову пришло, - заметил Василь. - Потому-то мы и очутились здесь.
Василь поднял голову и посмотрел на него - шутит он, что ли? Нет, не шутит, опротивела ему тишина; слишком уж беспросветная тут тишина, а если ее что-нибудь и нарушит, так только пальба погони. А мне в отличие от Нико надоели бесконечные разговоры про погони; как бы их заставить помолчать, не мешая мне разглядывать село Ровное в долине Лима.
Среди зелени белеет кусок дороги, на повороте притаился тот самый дом, в котором мой отец Йоко держал трактир и, не особо заботясь об угощении посетителей спиртным, затевал споры с комитами 9, с жандармами и со всеми прочими. Вон то пятнышко у обочины дороги - колодец; там я скакал верхом на вербовом пруте, когда мимо по дороге проезжали сваты. Как бы мне хотелось вернуть то время, но это невозможно. И дом, и дорога так холодно взирают снизу на меня, и взгляд их не выражает ровно ничего, будто бы я им вовсе не знаком. И этот равнодушный взгляд природы меня почти что сердит, хотя от нее и нельзя ожидать ничего другого. Я думаю, люди у нее научились смотреть таким холодным взглядом и забывать.
Наши снова затараторили; на этот раз беседа течет, как рассказ: про какое-то поле, которое кому-то там принадлежало и было последним клочком унаследованной от отца земли, так сказать, единственной живой связью владельца с, землей, и тем не менее проданное этим владельцем за пятьдесят кило пшеницы. Купила поле некая Микля, известная под кличкой Микля-грабитель. Микля-грабитель обделывала кой-какие делишки, впрочем, делишки вполне определенного свойства: примкнув к разбойничьей банде, она отправилась в Бихор и пригнала награбленный скот в тот самый год, когда вышла замуж; она тогда страшно гонялась за Вучко Джемичем, хотела связать с ним свою судьбу, а он почему-то все отнекивался. Односельчане дали ей оригинальное прозвище Волчья сучка, и Вучко сам же ей об этом доложил, а Микля ничуть не рассердилась. И вот сторговала Микля это поле, а сама за него не собирается платить. Нет, говорит, у меня ничего, а известно, что есть; подавай, говорит она, на меня в суд, хотя прекрасно понимает, что подавать тому малому некуда. Так она и будет волынку тянуть, пока он концы не отдаст, а поле перейдет ей даром…
- Отхлестать бы ее мокрой веревкой, - с неожиданным ожесточением ввязался я в разговор.
- То есть как это так? - ужаснулся Иван и глянул на меня налившимися кровью глазами.
- А очень просто - по заднице, - пояснил я. - Завернуть юбку на голову и всыпать по первое число.
Иван закрыл глаза и покачал головой:
- Какая дикая идея!
- Тут уж четники не преминут во все колокола растрезвонить про ее разукрашенную задницу, - вставил Василь.
- Я и сам подумывал насчет того, чтобы всыпать ей горячих, - признался Нико. - Только ты бы первый проголосовал потом за мое исключение.
Я замолчал. Я как-то не сразу сообразил, что Нико и есть тот самый малый, который продал Микле луг. У меня и в мыслях ничего такого не было, когда я сказал про порку, имея в виду всего только восстановление справедливости; но, поскольку речь идет о Нико, дело меняется. Нико, безусловно, не имеет права рассчитывать ни на какую справедливость, так же как и мы. Пусть терпит! Кто заставлял его быть коммунистом по убеждению, да к тому же еще членом партии? Сначала он здорово помучился при вступлении в партию, а вступив, заметил, что него связаны руки!… Отныне ему предстоял жить воздухом, идеями и созерцанием будущего, ибо он действительно вызовет нежелательную реакцию в народных массах, если попытается с помощью насилия осуществить то, что без насилия осуществить немыслимо. Если кто-нибудь из наших осмелится задать трепку Микле, это нанесет непоправимый ущерб фронту и сотрудничеству Сталина с Черчиллем. А так как мне совсем не улыбается послужить причиной ссоры наших союзников, мне не остается ничего другого, как покорно взять свои слова обратно, бормоча что-то в том духе, что дескать, нам никто ни за что платить не обязан и вообще мы не должны обнаруживать свои права собственника, если кому-то приглянется что-нибудь из нашего имущества. Уж если кто-нибудь и должен приносить жертвы, так это в первую очередь мы, и во вторую тоже мы, и в третью, и так до бесконечности…