- Сегодня вечером мы заявимся в гости к какому-нибудь хозяину, - сказал я.
- С какой это стати?
- А до каких это пор нам с тобой тут сложа руки сидеть да прятаться? Сегодня они уморились и патрулей нет - вот мы и выдадим себя за патруль. Ввалимся в дом, перевернем все вверх дном - пусть-ка и они раз в жизни на своей шкуре испробуют, каково нашим людям надругательства сносить. А заодно я с собой какую-нибудь безделицу прихвачу - бутыль ракии, кусок полотна, что подвернется, для пущей убедительности. Надо же когда-нибудь представить им наглядное доказательство нашей боевой активности, надо же когда-нибудь дать им возможность взвыть от насилия. Хорошо бы только выбрать кого-нибудь погорластей, из этаких неуемных, которые будут вопить на каждом углу.
- Мой дядька по отцовской линии в точности такой - этот будет канючить до самого судного дня!
- Вот к нему и пошли!
- Да как же я к нему пойду? Он меня сразу признает.
- По твоим лохмотьям тебя кто хочешь признает, поэтому придется тебе за дверью на стреме постоять и лупить для острастки прикладом в стену.
Мы по очереди караулим друг друга - один охраняет, другой купается; попутно мы разрабатываем план нападения. Губы у нас посинели от усталости и наслаждения. По шоссе обратным рейсом быстро катились порожние грузовики, торопясь из последних сил выбраться засветло из теснин отверженной богом страны. Солнце спускалось к горизонту, в горах стихала стрельба. Мы неохотно одеваемся - прощай, лето, прощай, омут! Якша с грустью оглядывает свои обноски, отрясает с них муравьев, путаясь в многочисленных дырах, никак не может попасть ногами в штанины. Мы шлепаем по теплому песку, переходя вброд или перескакивая через узкие рукава. Тень горы доползла до реки и, накрыв нас с головой, перешла на другой берег и стала подниматься вверх по склону, захватывая дома, тропинки, огороды и козлы, на которых сушится фасоль. Этот Якшин дядька - богатый скряга. К несчастью, он возомнил себя невероятным умником и не может удержаться от назиданий. Он всегда поддерживает власть, безразлично какую. Власть для него - все равно что подпорка, а человек - все равно что плющ, который цепляется за подпорку и при ней растет. Если власть пала, он не слишком терзается - ведь под рукой всегда отыщется другая подпорка, за которую можно уцепиться …
Мы прошли берегом под селом и переждали, пока прогонят стадо.
… Только вот с сыном, артиллерийским офицером, старому умнику не повезло. Добряк и лоботряс по природе, этот его сын не признает никакой власти, кроме власти женских чар, никакого знамени, кроме юбки, и не может жить без улицы. Эти наклонности привели его в Колашин, ибо Колашин как-никак является городом, с улицами, невестами и вдовушками; там он и франтит в своем мундире, получая жалованье и проматывая ею по меньшей мере на три месяца вперед …
В сумерки мы подошли к зарослям сливняка, вольно разросшегося вокруг каменного дома. Сердце у меня колотилось, как всегда перед началом рискованного предприятия. Перед домом я заметил сушилку для овощей, груду камней и досок, очевидно предназначенных для какого-то нового строительства, и бестрепетно вручил свою судьбу охраняющей меня счастливой звезде: если дело примет серьезный оборот, на дворе найдется прекрасное укрытие. Подражая солдатскому шагу, мы стали отбивать прикладом такт по доскам; сначала тихо, потом все громче. Выскочила служанка, испугалась, кинулась за хозяином. Он вышел без шапки, плешивый, угловатый; во рту у него недоставало одного переднего зуба, и мне почудилось, что он разглядывает меня именно этой вот щербиной.