Рассвет застиг нас возле одной скучной деревушки - я позабыл ее название - в поле желтой кукурузы, мокрой от росы. Над нами возвышался неоперившийся бугор с тропинками; у подножия его лепились цепочкой с десяток домишек, окруженных амбарами, сараями, плетеными свинарниками и заборами. Под стрехами между окнами сушились подвешенные гирлянды перца и лука. В одном из этих столпившихся домишек, в крайнем справа, проживает Шицо. По описанию это низенький человечек с красной мордочкой, один из тех мелких склочников, которых соседи предпочитают обходить стороной во избежание позора и скандала. Он был обыкновенным ничтожеством и навсегда остался бы таковым, если бы не прославился своей антикоммунистической шумихой. Сразу же после поджогов, пока другие, раздираемые мучительными сомнениями, спрашивали себя, стоит ли особенно усердствовать во всей этой канители, затеянной неверными итальянцами, Шицо заделался начальником полиции и получил первую пару ботинок, а также мост для охраны. Но вскоре стал демонстрировать явные признаки раскаяния и сумел заманить письмом двух партизан на совещание; партизан поджидала засада - один был убит, второй ранен и взят в плен.
Это были первые жертвы гражданской войны в Гиздаве и Лелее, а застреленный партизан - ко всему еще и лучший Якшин друг. Братьев у погибшего не было, только сестры да престарелые родители - отомстить за него было некому; поэтому-то они его и выбрали: стреляй, мол, без всякого риска для собственной шкуры.
Заронив Якше мысль о расплате и недвусмысленно напросившись к нему в помощники, я сам теперь раскаивался в содеянном. Поджидая Шицо, мы рассматривали его жилье: ставни закрыты, домишко ветхий и бедный, на всем лежит печать запустения. Выгнувшийся посредине фасад подпирают жерди; над дверью выкрошилось несколько камней и там зияет дыра. Через нее, подталкивая друг друга, продираются проснувшиеся куры, спеша раздобыть чего-нибудь съестного. Распушив перья, они пролетают несколько шагов и, спотыкаясь, неловко приземляются. Одна покатилась кубарем и, издав вопль ужаса, метнулась под укрытие покосившегося амбара. И я от души позавидовал этой курице, потому что мне тоже хотелось бы забиться в какую-нибудь дыру - до того неуютно чувствовал я себя в этом дурацком поле. Так, предаваясь запоздалым раскаяниям, я не чаю дождаться рассвета, хотя и понимаю, что день не обещает нам ничего хорошего. Кукурузные перья торчат вокруг, как заржавевшие штыки. Мне тесно в их плотном кольце, и взгляд мой повсюду встречает в шею, в плечо, в глаза мне нацеленный клинок. К штанам на коленях прилипла земля, напрасно я стряхиваю ее - она пристает ко мне снова. Между тем в нашем положении выявляются все новые и новые минусы. Слишком узкий кругозор, ограниченный домами и склоном, поросшим редкими деревьями, отсутствие леса и высокого горного неба. Нет, положительно все здесь не по мне, все раздражает меня, и я начинаю жалеть, что залез в эти дебри, которые, судя по всему, не собираются выпустить нас с миром. Эта моя мрачная прозорливость диктуется обыкновенным страхом - вот уж никогда бы не поверил, что сидеть в засаде возле какой-то паршивой деревушки, где тебя не знает ни одна живая душа, такое скверное дело.
Солнце наконец соблаговолило озарить макушку орехового дерева и поднять над крышами узкие струйки дыма. Зажужжали пчелы, затараторили женщины. Мирная жизнь, исключившая нас из своего течения, словно неторопливая равнинная река, продолжала свой повседневный бег. Меня никогда не потянет снова вернуться ни к этой неторопливой реке, ни к этой равнине!
Но вот ставни распахнулись - из окна высунулась косматая старуха и занялась исследованием местности, буквально нащупывая нас взглядом. Она нагнулась, стараясь заглянуть под выпученное брюхо фасада, осмотрела канаву, обшарила глазами кукурузник, но все еще осталась неудовлетворенной. Возможно, ей приснилось, что мы придем, и наше отсутствие ее удивляет. После этакой предварительной разведки вполне естественно было бы ожидать появления самого Шицо. Мы навели оружие на его дверь и замерли в волнении, чувствуя, как кровь стучит у нас в ушах. Из сараев выгнали коров, и женщины, присев на корточки, чем-то смочили им вымя и стали доить, а потом еще долго стояли с подойниками, поверяя друг другу свои сны. Вскоре на крылечках показались и мужчины, спеша дополнить некоторыми подробностями рассказы женщин. Из одного дома выполз, пошатываясь, громадный старик, проковылял по двору и, почесываясь, воззрился в небо. Последними из домов повысыпали детишки, взобрались на бугор и принялись пускать оттуда жестяные банки из-под консервов. Прямо беда с этой ребятней - ни припугни ее, ни пристрели.