Увлеченный экскурсией в будущее, Якша забывал о своем теперешнем положении, и лицо его просветлялось. И это его особое выражение лица неопровержимо свидетельствовало о новом творческом подъеме, связанном с неким новым изобретением и детальной его разработкой, в которую он мысленно погружался. К сожалению, его радостный восторг вызывал во мне прямо противоположные чувства. Во мне давно уже зародилось сомнение относительно безоблачного будущего, которое ждет нас впереди и наверняка обманет наши наивные ожидания. На расстоянии оно нам кажется прекрасным, но ведь и горькое прошлое с его болью, страданиями, головокружительными взлетами и падениями по прошествии времени предстает перед нами в ореоле золотого сияния. Однако пусть себе мечтает, я не собираюсь портить ему настроение, так же как и порывать с ним до времени. И совершенно сознательно, ибо все наши мелкие ссоры и крупные размолвки, на первый взгляд случайные, представляются мне в действительности проведением в жизнь тайной программы темных сил, ростками черного семени раздора, которые она сеет из года в год где только может. Порвав приятельские и родственные связи, эти темные силы обрекли нас на одиночество, разделив на маленькие группки. Пришла пора противопоставить им некую, пусть вынужденную, сплоченность, некую, пусть однобокую, любовь - залог будущих преобразований.
Лучше всего шагать себе и шагать и ни о чем не думать. Прохладно, пусто, тихо. Тишина дышит близостью необъятных просторов и усыпляющим слиянием с ними, и ни единый звук не нарушает их безмолвия, воцарившегося в мире. Редко попадавшиеся птицы равнодушно пропускали нас мимо, как бы признав нас своими. И только на лугах под Водопоем шла какая-то своя жизнь, слышались человеческие голоса. Похоже, они там внизу совсем похоронили меня и теперь ничего не боялись. Они получили разрешение на покос и косили пожелтевшую, высохшую траву. Луга общественные, загребай сколько можешь, и косари разбрелись поодиночке, стараясь заграбастать побольше. Из низин и логов, где еще зеленели сочные травы, доносились голоса поющих косарей, которые делали широкие взмахи руками и, уловив на себе чей-то непрошеный взгляд, выпрямлялись, озираясь по сторонам, натачивали косы и кричали своим, отгоняя тягостное чувство одиночества. Мы обошли косарей поверху и стали спускаться к источнику. Из лощины до нас долетела частушка невидимого нам певца:
Якша остановился:
- Что еще за знаменосец такой?
- Да так - мразь одна, реакционер чистейшей воды.
- В таком случае странно, что он его до сих пор не прихлопнул!
- Еще успеет.
- А тот, который поет, должно быть из тех, кто раньше был за нас.
- Что-то подозрительна мне его смелость …
Мы спустились к источнику. В дубовом стоке под струей воды, между двумя камнями охлаждалась бутылка ракии, заткнутая огрызком кукурузного стебля. Над источником на сучке болталась торба с двойной порцией обеда. На лугу между тем косил один-единственный человек - знаменосец Гривич собственной персоной и бородой. Правда, бороду он успел сбрить, но отнюдь не в связи с пересмотром взглядов, а всего лишь в связи с работой - борода мешала ему косить. Покончив с одним рядом, Гривич возвратился назад, намереваясь начать новый и запел:
Белый день, сияет солнце и, хотя наяву не бывает чудес, я, застыв на месте, таращу от удивления глаза, сильно опасаясь, что линия связи между моими органами чувств и сознанием серьезно повреждена. Я долго не могу определить, обманывает ли меня зрение или слух или это знаменосец Гривич порвал сам с собой и вырвался из цепкого плена страха. И сколь невероятным не показалось бы второе предположение, я начинаю склоняться к нему: видимо, в Гривиче возмутилась горячая кровь неведомого предка, в течение многих лет томившегося в глубокой темнице. Заточенный в темницу узник давно уже не подавал признаков жизни, так что все позабыли о его существовании, как вдруг он выбился на волю и в мгновение ока сверг с престола старого Гривича, отвратительного горлодера, который, помочившись, призывал этим летом партизанских сторонников облизывать за ним листья, дабы не свихнуться умом на бессолевой диете. Узник торжествовал над Гривичем временную победу, пользуясь уединением, недоступным бдительному оку соседей и начальства. Пусть мятежное господство узника продержится недолго, но разве не замечательно оно само по себе, разве не слышится в его проклятиях старому какая-то сдавленная, но искренняя печаль, когда он горько сетует: