Якша придвинулся ко мне:
- Ты его знаешь?
- Это и есть тот самый знаменосец Гривич.
- Как это? Выходит, он насмехается сам над собой?
- Ну уж этого ему никто не может запретить!
- Значит, раскаивается человек!
- Не верю. Просто он решил поиздеваться над нашими песнями и предрассудками морального порядка. Какое ему дело до свободы и чести - в наше время мародер ценится выше морали. Я предлагаю свистнуть у него обед, пусть себе чешет пустое брюхо, пока не набьет его за ужином.
- Не надо! Давай лучше с ним потолкуем.
- Уж не мечтаешь ли ты сагитировать этого типа перейти на нашу сторону?
- Сагитировать я его не мечтаю, но, может быть, нам удастся выяснить, что у него на уме.
Пустая затея - до тех пор, пока не вскроешь черепную коробку, невозможно выяснить, что у человека на уме, но на сей раз я решил пойти на уступку. Один раз я, а затем когда-нибудь и он должен будет мне уступить. Коротая минуты ожидания, я отхлебнул глоток ракии: прошлогодняя. Она вызывала в памяти осенние картины, котлы на кострах и в кружок усевшихся стариков и рассказы о том, как они бились с турками и подгорийскими торговцами. В те времена и знаменосцу приходилось таскаться в Подгорицу, а потом и в Белград клянчить пенсию за свои боевые заслуги. Ему, конечно, ничего не дали, зато он имел возможность напиться водицы из Савы и Рыбницы. Песня оборвалась, видимо, Гривич только что заметил нас. Я высунулся из ветвей - он был тут, не убежал, но уже успел подавить в себе бунт воинственных предков. Певец, чей насмешливый голос прорвался в частушке, вынужден был замолчать и снова был брошен в подземелье, и Гривич морщится, стараясь стряхнуть с себя все, что напоминало ему о недавнем досадном инциденте. Молча прошел Гривич еще два ряда, воткнул косу в землю, взял винтовку и направился по тропинке к источнику. Заметил меня и улыбнулся - в знак уважения к офицерскому кителю. Но, узнав, кто я такой, нахмурился, а увидев Якшу, побледнел и смешался.
- Гм, - выдавил он из себя, пытаясь овладеть своими нервами. - Поджидаете меня, господа партизаны?
- Не ори, - ответил я, - а винтовку брось вон туда!
- Брошу; попавшись в капкан, смешно было бы надеяться на свою меткость. - Он прислонил винтовку к дереву и, посмотрев на меня, слегка повеселел: - А ты тут, сдается мне, угощаешься моей ракией?
- Твоей она была когда-то, теперь она моя. Мы от вас тоже кой-чему научились.
- Ну и на здоровьице, раз так!
- Куда ж ты свою бороду подевал?
- А ты свою пятиконечную куда? Все мы сбрасываем с себя лишний балласт, без него шагать легче,
- А ракия у тебя неплохая. Лучше той, которой ты кусты поливал , и дразнил партизанских ятаков, приглашая их облизывать лист после себя.
- Значит, они тебе и про это успели наябедничать?
- Я им, признаться, не поверил.
- Что так?
- Да ведь ты уже старый, а для старика это уж больно гадко.
- Все подлости творятся по наущению дьявола, а дьявол - он еще и не такую гадость внушит человеку. Это я Маркелеза зазывал полакомиться солью, у меня с Маркелезом особые счеты. Ох уж и натерпелся я от Маркелеза за время вашего правления, а теперь пора и рассчитаться с этим гадом. В наших краях месть почитают священной, поскольку иного закона у нас нет. Закон в городе, а город далеко. Эй, не разрешишь ли ты и мне промочить горло?
- А ты бы разрешил, будь ты на моем месте?
- До сегодняшнего дня - нет, а с сегодняшнего дня - разрешу.
- Это что же, разве со вчерашнего дня что-нибудь изменилось?
- Изменилось. Природа изменилась. Вчера был день преображения - преобразились горы и воды. А человек не камень - он тоже должен меняться. Пойдет в одну сторону - видит, не годится этот путь, тут за сотню лет гроша не заработать. Пойдет в другую - а там еще хуже, там и вовсе шкуру спустит, свою бесценную шкуру, защищающую его от мух. Так и кидается до изнеможения из стороны в сторону, а потом прикорнет в борозде - тут-то его косая и подкараулит.