- С тех пор ты так больше и не виделся с Гальо? - спросил Иван.
- Виделся. Ввалился к нему в дом без всякого предупреждения, как раз накануне того, как он замок повесил.
- И что же он сказал?
- Он сказал: заклинаю тебя господом богом и святым Иоанном - уходи из моего дома.
- Что же ты не напомнил ему, что он был членом партии?
- Я не мог вставить ни слова, потому что Гальо твердил без передышки одно и то же, так что у меня к горлу подступила тошнота. Мне кажется, он принял меня за дьявола или что-нибудь в этом духе - в этих краях дьявола обычно изгоняют именем святого Иоанна.
Он неожиданно расхохотался, и нам открылись его расшатанные зубы и воспаленные десны. Из них вытекла струйка сукровицы. Нико утер ее ладонью и смутился. Иван остановил на нем остекленевший взгляд, больше и у него не было вопросов. Все ясно, дела обстоят хуже, чем он предполагал, дела обстоят почти так, как говорил я в минуты отчаяния. Мы получили сполна за ту ошибку, которую совершили, вернув-злись со своим отрядом с Тары на Лим, в наши родные края. Тогда один только Нико протестовал: куда мы возвращаемся, это же сумасшествие, настоящее дезертирство, разбредутся люди по своим углам, и нам больше их не собрать, не пройдет и десяти дней, как отряд распадется … Нико точно все предвидел, но от этого ему ничуть не легче - чаще всего везет тем, кто ничего не предвидит.
Командир наш оказался предателем, мы с Василем впали в оцепенение от усталости, люди мечтали о мамалыге, а комиссара Велько Плечовича даже и в полудремотном состоянии не покидала уверенность в том, что ему помогут продержаться родные. Кое-кто уцепился за «связь с народом», связь эту превратили в целую теорию и надули, как баллон: на Лиме, мол, спокон веку существовали мятежники, и народ их всегда кормил и нас точно так же прокормит… Ивана тогда с нами не было, а если бы и был, мало что изменилось бы. Крестьяне были в отряде в большинстве, им осточертело голодать на чужбине, они могли сговориться каждую ночь и исчезнуть. Мы хотели во что бы то ни стало сохранить свой отряд, ибо это был действительно превосходный отряд, на редкость смелый в бою - на самом же деле мы катились вниз по наклонной плоскости. Мы мечтали снова увидеть эти мерзкие долины и на этом основании решили, что и они тоже испытывают к нам те же самые пылкие чувства. И они действительно мечтали заполучить нас обратно, однако не для того вовсе, чтобы мы тут болтались по ним живыми, а для того, чтобы засосать одного за другим, покрыть землей и зеленой травой.
В ту памятную ночь травы еще не было, только таявший мягкий снег. Грязный снег, рваное небо да белые, словно скелеты, стволы берез. Отряд поднимался вверх по тропе, с того берега Тары доносился лай собак и оклики четнических сторожевых. Вдруг Нико вышел из строя и сел у обочины. Обхватил руками голову, закачался и растянулся на снегу - зарылся в него лицом, как будто решил пошептаться о чем-то с матерью-землей. Люди проходили мимо, никто не спросил, отчего он страдает, никто не подал ему руки. Проходили мимо и его земляки из Утрга, проходили, словно он чужой, - и этих Нико восстановил против себя тем, что хотел увести их прочь от Лима и от мамалыги. Прошел и я - мне тоже насолил этот человек, насолил уже тем, что точно предсказывал все то, что ожидало нас впереди. Наверное, Нико решил остаться, размышлял я про себя; задержаться здесь и присоединиться к другому отряду; ну что ж, думал я, пусть остается, все равно он неприкаянный среди нас; с тех пор как погиб Юг Еремич, нет у него тут друга.
- Почему ты зимой не остался на Таре? - спросил я Нико. - Мог бы вступить в какой-нибудь другой отряд, тебя бы приняли в любой.
- А какая разница, другие отряды потом тоже в тыл ушли.
- Надо было как-нибудь выкрутиться, -сказал Василь.
- Не умею я выкручиваться.
Не знаю, с какой стати мы об этом заговорили, все это уже прошло и так далеко от нас, и теперь уже не исправишь того, что было. Сейчас мы здесь. Вокруг нас низкорослые кусты можжевельника - колючие непролазные заросли. Облава нам не угрожает - мы услышим ее издалека. Под нами голодные селения, над нами солнце. Пригревшись под его лучами и начиная дремать, мы прячем головы в тень; при каждом новом приступе голода тянем воду, из фляжек. Жарим на солнце голые спины и ребра, и все-таки никак не удается нам изгнать холодный озноб, засевший внутри. Нико отправился раздобыть какой-нибудь еды и должен был уже вернуться. Откуда-то издалека до нас доносится перезвон овечьих колокольчиков, но стоит нам прислушаться к нему, пытаясь определить по звуку, где пасется отара, как звон умолкает. По дороге с воем проходят машины с солдатами. Вот уже трижды мне начинало мерещиться, будто это идет рать Арслан-паши: поскольку ей не удалось одолеть нас с востока, она переоделась в другую форму и собирается захватить с запада…