- Смотри-ка, тут какой-то крепкий хозяин обосновался, - сказал я.
- Единоличник. Ишь как обособился.
- Только позавидовать можно.
- Хорошего мало, и завидовать нечему. Да ты его знал когда-то, может, вы еще и приятели с ним.
- Рассказывай сказки. Какие еще приятели?
- Так ведь, это тот самый тип, который взялся нас вывести, а потом струхнул и пытался смыться.
- Так, значит, это Вранович. А это что ж, его усадьба?
Якша кивнул головой.
- Чудесное местечко он себе выбрал - на него похоже. И как это я сразу не догадался?
Все говорило о том, что в этом раю обосновался именно он, Вранович: уж он постарался выбрать себе рай с водой, потому что Вранович больше всего на свете любит ручейки да озерца. Он и нас так вел - от родника к роднику, да и после я его однажды застал у нас в горах над озером. Возможно, он по природе своей Нарцисс, к тому же невероятно упрямый. Якша самое его имя произносит с отвращением. В прошлом году я еще недостаточно четко определил свое отношение к Врановичу, но с той поры многое изменилось. Наши тогда совсем запутались: голосовали и за и против, покамест все же не постановили ликвидировать Врановича, после чего под разными предлогами откладывали казнь, засылая к нему делегатов, и пытались с помощью высоких авторитетов призвать его к порядку. Может быть, в истории Врановича немалую роль сыграл этот самый катун, который бывший мечтатель, грезивший некогда об идеальном устройстве мира, превратил в идеальный мирок для себя одного, решив, что судьба этого обетованного уголка важнее для него, чем судьба всей Европы и России. Вранович объявил восстание антинародной авантюрой и, ограждая свой крошечный рай от пожара и разорения, заключил союз с силами зла.
- Я предлагаю осмотреть катун, - сказал я.
- Обыкновенный катун, как все другие, нечего и смотреть.
- Не совсем обыкновенный - другого такого нигде нет.
- Смотри отсюда и все увидишь.
- А я хочу спуститься и рассмотреть вблизи. Ну чего ты боишься? Уж здесь-то засады нет наверняка.
- Здесь нам даже малые дети хуже засады.
- Итак, значит - ненависть?
- Боль еще слишком свежа, для них он и при жизни был святым.
- Другие к нам не лучше относятся, - не станем же мы убиваться из-за этого.
Я и сам знаю, что всякая красота подозрительна и легко может сбить человека с пути истинного, но мне охота испытать, может ли совратить она меня. А еще мне хочется увидеть, каков этот уголок вблизи - так ли уж он красив, как представляется издали? И понежиться немного в этой лубочной красоте. Ведь любоваться красотой - все равно что на мгновение получить ее в собственность; дольше красоту все равно не удержишь, или, пресытившись, бросишь сам, или ее отнимет у тебя другой. И в эти мгновения зрительного наслаждения красотой время как бы остановится для меня и перестанут тикать часы, и, собрав эти блаженные минуты в амфору воспоминаний, я сохраню их до тех дождливых, слякотных дней, которые ждут меня впереди. И еще что-то тянет меня в этот катун, какое-то смутное и отрадное чувство: ведь если человек из прозрачной воды и камня, из сосен, травы и семян смог сотворить это дивное чудо, тогда еще не пропала надежда, что много лет спустя во всеоружии несравненно большего количества рабочих рук и средств человек сумеет наконец освоить необъятные области хаоса, оцепившего нас плотным кольцом …
Мы спускались с торы. Осененный внезапной идеей, Якша вдруг остановился:
- А сможем ли мы на голодный желудок выбраться из этой ямы?
- Подкрепимся внизу. Что ж они нас не накормят?
- Меня они могут узнать, мы с ними встречались.
- Ну и пусть узнают - тебе-то что за дело?
- Но тогда они нам ничего не дадут. И поразятся нашему бесстыдству. А ведь и верно стыдно - наши же его убили, а мы у них жратву требуем.
- Ты знай себе помалкивай да не вздумай отнекиваться, когда нас станут угощать, а уж остальное я сам как-нибудь улажу.
- Только смотри, если там будут одни женщины, не принуждай их силой, и угрозами!
- Не буду, не волнуйся!
Я и правда не хотел бы их силой принуждать, если обстоятельства позволят. Я вообще по природе не насильник, так, во всяком случае, я сам себя представляю, и прибегаю к насилию, лишь убедившись в бесполезности всех прочих способов. Но при этом считаю себя в полном праве поступать именно так, ибо твердо знаю, что одной лишь честностью не проживешь, а подыхать от лишений и голода стыдно. Если кто-нибудь из нас неправ, так это только они, потому что разве это справедливо - одним отваливать полной пригоршней, а другим лишь под угрозой расправы? А про стыд я не желаю думать, ибо и так уж убил слишком много времени, размышляя на эту тему. Прислушиваться к совести - все равно что искать дорогу, по которой закрыт проезд. И, оказавшись в плену запретов, лишь в одном располагать свободой: погибнуть наиглупейшим способом. К чертовой матери такую свободу! Выживу им назло! Не так-то меня много на этом свете. Всего один-единственный Ладо, и достаточно маленькой пульки, чтобы я ушел из этого мира, ничего с собой не захватив и оставив им навечно все леса и сады, которые они не успели насадить, и плоды, и города, и ручьи, и любвеобильное солнце, согревающее своим светом несчастных, но пока еще я не ушел, я тоже хочу вкушать плоды земли и любоваться ее красотой.