Донесшийся из-за перевала слабый звон овечьего колокольчика вернул меня к действительности. Пора идти, если мы не хотим столкнуться с пастухами. Пожилая женщина сделала знак младшей, та сорвала нисколько крупных капустных листьев и, обернув ими две лепешки сыра, дала их нам в дорогу на счастье. Я кинул взгляд на озеро: полоса тени, пролегая посредине, разделила его на два одинаковых блестящих зеркала. И, не в силах оторваться от этого зеркала, я потянул к нему Якшу прощаться: мы сели в баркас и, взмахнув веслами, понеслись над опрокинутым миром. На берегу озера паслись белые овцы, а внизу под водой по берегу гуляли их белые души. Висели перевернутые вершинами вниз скалы и сосны, озаренные подводным солнцем. Сверху нас разглядывали пастухи, один, вскинув ружье, стал целиться в нас. Пусть целится, пусть убивает - какое мне дело! Нигде, никогда в жизни не будет мне больше так хорошо, как здесь, только хуже. И не будет больше такого счастливого дня и часа, такого счастливого места, где бы мне наконец захотелось вытянуть ноги. И если когда-нибудь придут сюда будущие коммунисты, размягченные перинами и ласками, они отдадут нам должное по крайней мере в одном - в том, что мы сумели выбрать для своей могилы правильное место.
Ветка за веткой, дерево за деревом линяют леса днем и ночью, засыпая желтыми и просыпаясь багряными. Безнадежно больные листья, съежившись, шуршат и опадают. И в буйном разливе желтизны, ржавой пеной вздувшейся из долин, в мерном покачивании ветвей и в ожидании все сильнее звучит неумолкаемый прощальный шепот, растекаясь по ручьям, разливаясь по лощинам вдоль тропинок, перекидываясь с утеса на утес, охватывая холодным пожаром все горы до самого горизонта. Птицы чем-то встревожены, стали теплыми и грязными источники, замутившаяся сама собой вода, словно змея, спешит заползти под наносы опавшей листвы. И небо не такое глубокое, каким было до вчерашнего дня, оно поминутно хмурится и бледнеет. А вечером набегают облака - пока еще бесплодные - и, наводняя мир тревогой и тенями, расстилаются по небу, гася звезды, и погружаются в дремоту.
Но пасмурные дни еще куда ни шло - ясная погода грозит ранними заморозками. Стоит явиться первому утреннику, как уж там и пошло, а я до ужаса боюсь их ледяной зубастой красоты. После утренников заладят затяжные дожди, длинные ночи с туманными рассветами, потом ветры, снега и следы на снегу и погони.
И вот, когда это придет, ни один дьявол больше нам не поможет. Для каждого наступает такой час, и бессмысленно заранее думать о нем. Внизу у людей совсем тихо, они устали гоняться, за нами, и передышка затягивается на неопределенное время. Тропинки между селом и горами брошены без всякого надзора, давно уже не слышно ни выстрелов, ни песен, разве что в глубине долины, в окрестностях городка, итальянцы стреляют ворон и караульные бабахнут иной раз ночью с перепугу из винтовки. Если бы не эти шальные выстрелы, можно было бы подумать, что война незаметно кончилась. По всей видимости, возымела действие та маленькая хитрость, та утка, которую я пустил в катуне Врановича. Они поверили, что мы ушли, и потому прекратили поиски. Якша недоумевает: просто невероятно, что они, как последние дураки, развесив уши, послушались двух женщин из катуна; но через некоторое время и он рухнул: попались, попались на самую примитивную приманку. Но на такую-то, видать, еще живей клюет…
От нечего делать мы день-деньской подстерегаем зайцев на полянах; но ловить не ловим, потому что зайцев нет, по всей вероятности, до них не дошел еще слух о нашем новом местопребывании на Таре. Прокрадываясь в селения, мы ищем своих старых и уже несуществующих знакомых и пасемся в зарослях сливняка. От слив у нас раздулись животы и сводит рот, но не находится ни единой души, которая отогнала бы нас от этих слив. И патрулей не слышно. Да разве в этом гвалте их услышишь: всеми своими помыслами крестьяне устремились теперь на барсуков, и для устрашения этих тварей разводят костры на опушках рощиц, швыряют головешки в темноту, всю ночь напролет бьют в колотушки и лупят в жестянки. Но никакие меры не помогают, и маленькие пушистые воришки упрямо продолжают начатую работу: крадут, тащат, запасаясь на зиму, радея о продлении своего рода, отмеченного совершенной красотой и сотворенного всевышним по облику и подобию какого-то звериного бога. Я тоже частенько подумываю о том, что недурно было бы и нам подыскать или соорудить себе надежную нору и натаскать в нее съестного про черный день. Но Якша все отнекивается - дескать, не к спеху это, в скором времени все должно измениться … Мне удалось с превеликим трудом вырвать у него признание в том, что под изменениями, которые ожидают нас в скором будущем, он подразумевает близкое окончание войны. При этом он ссылается на Сталина, который сам, мол, Первого мая на Красной площади сказал, что к концу года с войной будет покончено. Не знаю и не верю, не вижу в этом обещании здравого смысла и уповаю лишь на то, что кто-то неправильно понял и извратил его слова.