Выбрать главу

- Это которая же?

- Которая, он не говорит, боится, посадят…

Накурившись впрок на целый день, Плотник вспомнил, что в отличие от нас, бездельников, у него полно забот, и встал, опираясь на топорище. И пошел прочь, прихрамывая и перекатываясь широкими плечами из стороны в сторону. Не знаю, верит ли он в то, что говорил, может быть, его симпатии и вера так же вот перекатываются из стороны в сторону. Может быть, история про чудеса и предзнаменования и про сумасшедшего доктора заранее заготовлена для нас; а для тех запасена какая-то другая. Пусть так, я все равно благодарен ему. Невзгоды научили нас довольствоваться малым, а Плотник был поистине великодушен. Он дал нам все, что мог, рассеяв свой скромный дар по воздуху под ласковым солнцем. Самый звук его журчащей речи наполнил уютом наше пристанище, определив его во времени и пространстве. Да и нам помог определиться. И, снова ощутив под ногами твердую почву, мы поняли, что не напрасно существуем на свете, и если заслуги наши не так уж велики, то и ошибки не столь непростительны, и вопреки всему мы еще держимся в этом самом удивительном из миров!

Плотник как раз пришел на свой участок, и за горой послышались удары топора. Якша повернул голову на звук, и по лицу его разлилась добродушная и тихая улыбка. Мы молча прислушиваемся к ударам - дела не так уж плохи! Все встало на свои места и пришло в относительное равновесие: посреди безбрежного моря листопада и увядания, над долинами, где гибнут и стенают, грабят, предсказывают и колеблются, существует по меньшей мере один представитель рода человеческого с твердой волей и ясной целью, к которой он неуклонно идет. И будет балка, и будет крыша, и, когда заладят дожди, будет сухо под кровлей, и будет горячая каша на очаге.

ОДНИМ МЕНЬШЕ

Сопротивлялись, но сдались, устали впитывать в себя каждый луч солнца и облетели с ветвей и теперь, неслышные, лежали под деревьями, постепенно теряя краски и приобретая цвет земли. Сникла вода, утратив и блеск свой и звонкость, галстуком мертвых листьев перехвачена клокочущая глотка перекатов. Напрасно раскрывают свои зонтики вызревшие семена, не шелохнется ветерок, не подхватит их - оцепенение осени снизошло на землю и воздух. Вчера весь день стоял такой - тихий и серый, с пятнами багрянца; догорает мое лето. Еще один такой же неподвижный день, и можно оглохнуть совершенно незаметно для себя. Мир воспринимается глазами и кожей - со святого Ильи солнце становится все милее всему живому. Горы подставили ему поросшие травою ребра, раны, горбы, связанные крылья, изодранные в жестоких ночных побоищах шеи. Время от времени, ощетинившись, горы щелкают каменными клыками, исторгая из недр своих беззвучный вопль, но вопль этот обращен к богу, их давнему и кровному врагу, да еще голодной бездне синего неба, откуда, кривляясь, на горы взирает время. Горы обессилели, пресытившись взаимной враждой, и теперь, довольствуясь своим местом под солнцем, каждая из них мечтала об одном: урвать еще немного тепла и покоя.

Точно так же и род людской: смертельно усталый, он однажды положит конец Варфоломеевской ночи, затянувшейся на долгие годы, ввергая его из одной пучины безумия в другую. Вот уже час или два мечтаю я о том долгожданном времени и не вижу в нем ничего отрадного. Будет шумное веселье и свадьбы, будут праздники с пением, но все это снова на той же земле, доставшейся вам в наследство со всей ее грязью, как было и после прошлой войны, и снова залатанные штаны и сапоги, стащенные с покойников, и снова вдовушки, задирающие юбки, и тыловые симулянты, нажившиеся на ракии, и костыли, и модные трости, и снова подгулявшие инвалиды, которые при звуках музыки беспомощно пританцовывают на месте: «Ай да Йово, Йово, коло заведи! Ай да Мара, Мара, сама в пляс идет!…» При одном воспоминании об этом жалком зрелище с участием измученных, ободранных, больных, голодных тоска и ужас находят на меня: неужели безжалостная судьба заставит нас еще раз все это пережить? …

Что-то где-то надломилось - на солнце или в воздухе, над нашими головами пронеслась тень холодного дыхания и возмутила мою кровь. И я заорал, обернувшись к Якше:

- Долго ли нам так сидеть?

- Покуда высидим, - ответил он, не поднимая головы.