- Я прямо-таки осип, - говорил Байо, - уговаривая их не лезть на рожон и соблюдать осторожность.
- По этой части ты мастак.
- Не помогает. Ничего до них не доходит.
- Молоды, вот и дурные. А не будь в них дури, они бы не были с нами.
- С моей стороны, конечно, чистейшее безумие рассказывать тебе все это, когда ты был их главным наставником. Какие учителя, такие и ученики, не так ли?
- Если бы они не были такими, мы бы ничего с ними не сделали, а это было бы совсем уж плохо.
- Но теперь надо быть начеку, ты же видишь - нас бьют!
Бьют, видит бог, бьют без всякой пощады. Полагая при этом, что творят добро на благо кому-то. Легче всего они расправляются с нами весной, пока лес не оделся еще в зеленый наряд; осенью, когда опадают листья, они снова начинают нам угрожать и преследовать по первому снегу, открывающему наши следы, но и теперь не упускают возможности подстрелить кого-нибудь из наших. У них есть отличные снайперы - из бывших охотников, военных и грабителей, они бьют без промаха. Удачливому стрелку достается слава, из Лондона ему шлют медали, а из Италии - деньги. Худо нам придется, если осень захватит нас в этих краях: заморозки, дождь с ветром, да и снег может рано выпасть. Сталин сказал, что война закончится к концу года, а что, если не закончится? Ничего, к тому времени нас уже не будет. Вымрет вся порода наша, как вывелась порода пегих лошадей. И скоро на земле не останется ни одного человека, который вспомнил бы про нас. От этих мыслей мое сердце сжимает холодная тоска, и поэтому я не хочу об этом думать. Пусть думает тот, кто вроде нашего Ивана привычен к этому или обязан думать по долгу службы, как, например, Байо. Пусть додумается до этой самой выписки из больницы или чего-нибудь еще, только бы выжить, только бы сохранился хоть один живой свидетель всего того, что было…
На бугре, в окопе, поросшем травой, сидят руководители разбитых отрядов. Вот Шанчевич, он прекрасно одет - легла ему дорожка пройти мимо склада, и одежда сама собой наделась на него. Что до меня, так я бы на его месте чувствовал себя не в своей тарелке; однако Шанчевич, напротив, считает вполне нормальным то обстоятельство, что он одет лучше других. На всех разномастные шапки, но до чего же одинаковы лица под этими шапками - их породнили голод, тревога и ночные переходы. Над растянувшимися ртами со страшным оскалом зубов заострились носы. Незнакомец принял бы нас за родственников, за двоюродных братьев из какого-то рода, над которым тяготеет проклятие, но он все же упорно цепляется за жизнь и никак не может угомониться. Безобразный род, костлявый, с облупленной кожей, тощий, бесцветный, с тяжелым взглядом насмешливых глаз, вперившихся в Байо, который с новой силой ратует за осторожность, превознося ее над всеми прочими добродетелями, свойственными людям.
- Мы сейчас переживаем период гонений, - вещает Байо, - поэтому каждый из нас должен иметь глаза на затылке.
- Мы и без того хороши, - бурчит Василь, - только этого нам еще недоставало.
- Когда идут двое, - продолжает Байо, - один должен смотреть направо, другой - налево.
- А замыкающий, - подхватывает Магич, - пусть исхитрится и ползет задом наперед, наподобие рака.
- Скаль зубы, скаль, только наши падают один за другим и больше уже не встают. И тем, которые остались лежать там, в долине, теперь уже не до смеха.
И вытянув руку, Байо указал на извилистую ленту долины, простиравшуюся между Плавом и Тифраном подобно гигантской гробнице. Гробница переполнена мертвыми телами наших товарищей, но ей об этом ничего не известно. Растет трава, пасутся овцы. Жизнь течет своим чередом, не обращая внимания на то, что кого-то уж нет. Теперь они взяли новую моду - не принимать наших на кладбище, нечего, мол, путать могилы безбожников с христианскими, нечего, мол, мертвым коммунистам смущать прочих покойников невероятными рассказами о том, какие невообразимые и постыдные дела творятся на земле. Несколько партизанских могил по их приказанию было раскопано и останки вынесены за кладбищенскую ограду, на неосвященную землю, где среди канав и чахлых деревьев гулящие девки закапывают своих неродившихся последышей, а люди зарывают дохлых лошадей. И покуда близкие покойников мучились с трупами и полусгнившими гробами, извлеченными из земли, их родня, враждующие соседи и недавние друзья топтались у кладбища, глазели и распевали: