Тревожная тень подернула рябью давнишние воспоминания, которые она всколыхнула во мне, они увлекали меня обратно, в прошлое, назад, пока я наконец не очутился в детстве. Снег завалил долину, низкие тучи придавили ее, глухо шумела река, перекатываясь через камни; старые вербы, присев у реки, гляделись в мутное утро, подобное сумеркам.
По утрам в те далекие дни у нас в долине собаки устраивали грандиозные сходки неведомых нам собачьих партий или религиозных сект. Косматые овчарки из горных деревушек, закаленные в побоищах с волками, крупные, как телята, стремительные и страшные спускались вниз, дабы установить истинную веру и подавить еретиков из долины. Они начинали свои проповеди величественным басовыми аккордами, звучащими отчетливо и раздельно - хам, грум, гр-р-рум, - во имя всевышнего, царя и закона. По мере перечисления тяжких, непростительно тяжких грехов равнинной секты гнев горных овчарок нарастал. И, выйдя окончательно из себя, они кидались в бой, сплетаясь в один клубок с обитателями долины. Заранее ужасаясь той участи, которая их постигнет, противники молили овчарок о пощаде дрожащими голосами и оглашали воздух пронзительным визгом, переходившим вскоре в затихающее поскуливание. Звуки, долетавшие с поля брани, свидетельствовали о том, что наиболее сильные сдирают кожу со слабых, перегрызают им глотки и выпускают кишки.
Вороны перелетали с дерева на дерево, присаживаясь на оголенные ольховые ветви, и старались держаться подальше от грозной сечи, но, вспугнутые отчаянным лаем, то и дело срывались с места. Верховые с опаской проезжали мимо, отгоняя собак истошными криками и дубинками. Безлошадная голытьба безопасности ради собиралась группами - не отваживалась ходить в одиночку. Собачий смерч, с молниеносной быстротой перемещавшийся с места на. место, держал долину в страхе и трепете, и самой главной моей заботой в те дни было изыскивание наиболее надежного способа спасения своей жизни от этой напасти. Между тем мне был известен один единственно верный способ - сидеть безвылазно дома! Но как раз в те дни шли занятия в школе, путь в которую лежал через мост, мимо кладбища. И я всю ночь напролет цепенел от ужаса, представляя себе, как я пойду один пешком сквозь этот ад, где каждый слабый получает должное и раздирается в клочья.
Какой-то хриплый голос или, вернее, отзвук, докатившись снизу, прервал цепь моих воспоминаний. Это злая собака брехнула где-то под горой, и брех ее умножили горы. Неуловимая тень, вселившая в меня тревогу, хотела было ускользнуть от меня неузнанная. Не вышло - я столкнулся с ней лицом к лицу, и все стало ясно, но все же легкое беспокойство не покинуло меня. Конечно, теперь уж это не та давнишняя моя боязнь собак, а другое: ведь где собаки, там есть и люди. А мы устали од этих встреч, устали держаться начеку, напряженно следить, как бы тебя не перехитрил твой собеседник, чью принадлежность к той или иной партии ты стараешься выведать исподволь, с трудом докапываясь до истины, скрывающейся под ворохом вранья, и постоянно думая о том, как бы самому не сболтнуть чего-нибудь лишнего и нечаянным словом не выдать себя. Выдержать такой словесный бой не всегда удается даже при тщательной подготовке. А по окончании его я неизменно напоминаю самому себе побитого пса, который храбро бился и едва унес ноги с поля брани.
Длинные пряди тумана еще вились над ущельями. Умирающие, но все еще живые, они, подобно расчлененной каракатице, сокращаясь и вновь растягиваясь, вслепую тянулись навстречу друг другу, мучимые страстным желанием слиться. Некоторые стали совсем прозрачными, и сквозь их истончившуюся плоть проглядывали зеленые леса и поляны с обгорелыми пнями. И от этого волнообразного движения тумана казалось, что волнуются горы: то вынырнет вершина или крутой склон, то ребристый бок размежеванных лугов, где некогда были покосы; то выпрямится во весь рост скала, озаренная солнцем, улыбнется или' оскалится и снова погрузится в туман. И чудится мне, что это в муках рождается мир, удивительный мир, такой знакомый и неизведанный. Но что мы знаем о нем кроме того, что мир этот таит в себе бесчисленные опасности, искусно скрытые от взоров в самых что ни на есть проверенных местах.
Летние пастбища, уцелевшие после осенних поджогов, нередко оказываются заброшенными. Заросли лопухов буйно поднимаются на унавоженной почве загонов, хижины разваливаются: кажется, будто люди покинули жилье много лет назад. Такова война - сообщница безвременной старости и запустения. Но даже если над хижиной и вьется дым, на дружеский прием рассчитывать не приходится. Власти тщательно отобрали тех, кому, по их понятиям, следовало бы дать разрешение подняться на лето в горы. В число таких счастливцев иной раз попадали и наши бывшие друзья - в качестве приманки, на которую можно нас поймать. Одни прекрасно сознают, с какой целью им выдано разрешение, и стараются оправдать оказанное им доверие; другие выкручиваются, отделываясь обещаниями и всячески оттягивая момент расплаты. Есть и такие, которые не понимают и не желают понимать смысла полученной льготы. Спокон веков привыкнув подниматься в горы на летние пастбища, они и сейчас не видят в этом ничего особенного.