Лучше бы мне пойти за молоком, но Иван уже бросился вниз по склону к хижине. Василь с усмешкой посмотрел ему вслед. Вдруг в животе у него что-то шевельнулось, он ощутил неясный намек на боль, и усмешка застыла на его лице, не успев исчезнуть; на бледном лице, искаженном страхом, остался от нее безобразный скелет. Он понял все и бросился вперед меня в лес. На ходу он отстегнул ремень, но позабыл, что с ним надо делать. Я провел его еще несколько шагов, как вдруг он скорчился и рухнул на колени. Я засунул ему ремень в глотку, и некоторое время он стоял на коленях, упираясь о землю руками. Но вскоре его схватили судороги, он извивался и катался, вращаясь вокруг какой-то невидимой оси, проходящей сквозь его тело. Я приложил руку к его лбу - лоб был покрыт липким потом. Василь стонал, прерывисто дыша, катался по земле, на лице выступила сыпь - его нельзя было узнать. В нем поднимались тяжкие клокочущие хрипы, прорываясь наружу, и вскоре он уже не в силах был сдерживаться. Наконец из него извергся красный поток, и он уронил в него голову. Я вытер ему физиономию, но она не принадлежала больше Василю. Красные глаза вылезли из орбит, на лице, покрытом пятнами, блестели капли пота и слез. «Это не Василь, - подумал я, - Василь не может быть таким уродливым…»
- Теперь тебе будет легче, - успокаивал я его, - самая отрава вышла наружу.
- Нет, - простонал он, - она не может выйти.
Я снова запихнул ему в рот ремень.
- Не бойся, - сказал я.
- Легко тебе говорить, - простонал он с завистью.
- Чего же легкого? Вот именно что не легко! Если бы я знал, что надо делать, но ведь я не знаю.
- Никто не знает, никто!!! Все это проклятая ведьма! Я ее видел во сне.
- Что ты несешь?
- Я раньше тоже не верил в колдовство, но теперь знаю - это все от нее, - бормотал он в каком-то полусне, то замирая на полслове, то с неожиданным жаром продолжая свой бессвязный рассказ. - Мы ее разбудили выстрелами, но мы должны были стрелять! Всегда так бывает - одно цепляется за другое. Нет, нам без стрельбы невозможно было обойтись, ведь мы не какие-нибудь жулики, а коммунисты, мы за народную правду…
- Ладно, ты сейчас не думай об этом! - уговаривал я его. - Нагни голову и молчи! И постарайся выбросить из себя всю отраву.
Он пришел в себя, присмирел, сам себе сунул в глотку пояс, время от времени отрыгивая хлопья красной пены и внимательно изучая ее. Он хотел было встать, но передумал и, продолжая стоять на коленях, произнес изменившимся голосом:
- Днем она называется реакцией, у нее сто названий, а ночью превращается в ведьму и душит во сне. Ведьма объявила нас нечистой силой и заманила хитростью на Лелейскую гору. Она знает особое заклинание: ладаном окурю, водой окроплю, топором зарублю, огнем спалю, кыш, кыш отсюда! Проваливай, дьявол! Убирайся вон! Уходи, проклятый, на Лелейскую гору, сгинь, проклятый, за Невозврат-горой, где и колокол не звонит, и коло не пляшут, где кони не ржут, и петухи не поют, где не пашут, не копают, а девки волосы не чешут. Где никого не увидишь, никого не услышишь, никого не встретишь! Вот какое у них заклинание, и они шарахнули в нас винтовочным огнем, и лампадным ладаном, и бомбами, и штыками, так что только держись, и вот мы очутились здесь, на Лелейской горе, где одни только черти водятся. Черти да змеи. О, змеи - у меня в желудке змеи, клубок змей, они извиваются.
- Что это он там бормочет? - раздался голос Ивана.
- Я думаю, он сам не понимает что.
- Выпей молока, - стал уговаривать его Иван.
- Не буду!
- Почему это не будешь? Молоко - самое верное средство при отравлении.
- Вот и пей его сам!
- Отхлебни, Ладо, - сказал Иван. - Ты видишь, он не верит.
- И не буду верить, - бросил Василь. - Это ты нарочно подсунул мне эту гадость. Снеси ее своим чертям - пусть передохнут.
Я отпил несколько глотков и облизнул губы, стараясь возбудить в нем жажду, и протянул ему горшок. Василь его оттолкнул и немного пролил. Тем временем Иван незаметно подкрался к нему сзади, схватил руку и завернул ее назад. Я завладел его левой рукой, но Василь стал брыкаться ногами и испускать пронзительные получеловеческие, полузвериные крики. Мы скрутили ему руки ремнем, лишив его возможности отбиваться; ноги привязали к молодому дубку - деревцо сотрясалось от его судорожных рывков. Пока мы разомкнули ему челюсти, он искусал нам руки. Иван держал голову, я левой рукой прижимал подбородок к груди: и тонкой струйкой вливал молоко прямо в рот, смачивая мгновенно высыхавшие губы.