Солнце вдруг заторопилось к закату. Я бегу наперегонки с ним и еще не теряю надежды прийти первым… С гор мне кажется, что я его обгоню; но стоит мне сползти в ущелье, как мной овладевает страх настигающей меня ночи. А горы толпятся передо мной непроходимой стеной и преграждают мне путь ущельями, которые никогда раньше не казались мне такими глубокими. С наступлением первых сумерек надежда все еще не оставляла меня - иной раз сумерки не скоро гаснут, - но лес, словно нарочно, растопырил ветки и не желал расступиться и пропустить меня. Но вот на землю спустилась ночь, темнота, источника не видать, лишь слышится, как плещется вода и дразнит меня, что я опоздал. В катуне светятся огни и тявкают собаки. Я сел отдохнуть, раз уж на сегодня все потеряно. Некоторое время любуюсь звездами, но вскоре прежнее нетерпение овладевает мной: почему это я должен откладывать, когда мне хочется увидеть ее сию же минуту?…
Я пробрался к хозяйской хижине и заглянул в нее: какая-то женщина - не она, другая - скоблила миски и споласкивала их теплой водой. А моей девушки нет. Может быть, я ее выдумал. Я повернул к лесу, но остановился на полпути - ноги не повиновались мне. Как будто меня привязали к хижине эластичной веревкой и она не пускает меня: три шага вперед, четыре назад. Так я снова очутился перед хижиной и, оглушенный собачьим лаем и звоном в ушах, постучал.
- Добрый вечер, - с недобрым чувством промолвил я. - Здесь девушка одна была, наверное, твоя сестра.
- Да, Мага, - и женщина насупила брови. - Так чего тебе надо?
- Точно, Мага. Мне надо спросить ее кое о чем.
- Как же ты ее спросишь, когда она в тюрьме?
- Как это в тюрьме? За что?
- А черт вас разбери, за что вы над народом измываетесь. Сажаете, губите, грабите! И что только вы себе думаете?
И взгляд ее вперился в мою бороду - так бы, кажется, и плюнула в нее. Что делать? Садиться мне не предлагает, а между тем у меня подкашиваются ноги. В руках у нее нож - сейчас выгонит меня, как вшивую собаку, прежде чем я успею сказать ей, кто я такой.
И я продолжаю бессмысленно торчать перед ней, непрошеный и неловкий, понемногу пятясь назад, всякую минуту готовый выскользнуть за дверь, как и подобает бродячей собаке, незвано прошмыгнувшей в чужое жилье. Так, значит, эта женщина - ее сестра; если у Маги столь же решительный характер, не удивительно, что она угодила в тюрьму. Эта постарше, но очень похожа на свою сестру. Не будь на ней черного платка, их невозможно было бы различить. И хижина вдруг показалась мне тесна, и воздух душен от запаха молока, женщины, хлеба, всего того, чего я так давно уже был лишен. И совершенно сбитый с толку чадной духотой непривычного мне домашнего уюта, я топчусь на месте и твержу:
- Мне Мага нужна, я хотел узнать у нее кое-что очень важное.
- Так нет же ее, видишь, нет ее здесь!
- Я сюда заходил как-то раз …
- . Много к нам всяких заходило.
- Собственно, не сюда, а к источнику и через Магу установил связь с Велько Плечовичем.
- Ну и что же?
- А то, что мне бы снова нужно с Велько связаться. Но самому мне его ни за что не найти, а он мне срочно нужен по одному делу - я ведь тоже партизан, Тайович из Межи, Ладо. Ты про меня случайно не слыхала? А бороду я просто так, для маскировки отпустил.
Вот так при первой же возможности я выложил всю свою подноготную. И теперь стою перед ней, точно голый. Одна борода при мне осталась. Но и ее я тоже сбрею - для краткости объяснений, как только мне в руки попадется бритва. Прискорбнее всего мой голос: голодный, слабый, неубедительный, боязливый. Признанию, сделанному таким голосом, поверить, разумеется, невозможно. По иронии злой судьбы голос голодного человека всегда звучит фальшиво. Женщина между тем изменилась в лице и как-то странно посмотрела на меня. Должно быть, удивляясь наглости, с какой я пускаю в ход затасканный прием: четники неоднократно раскалывали партизанских ятаков 16, выдавая себя за наших. Глаза женщины затуманились, потемнели, сейчас в них вспыхнет огонь. Губы искривились, казалось, она вот-вот закричит, но потом я услышал: