Мне стало жаль Плотника, и я угостил его табаком. Он взял щепотку, скрутил козью ножку, задымил. Призадумался слегка, а потом показывает мне на торбу с картошкой и котелок: сварю, мол, если велишь. Не беспокойся, сказал я, я и сам себе сварю, нечего тебе даром время терять. И не потому, что мне его времени жаль, а потому, что верить никому нельзя, а тем более таким вот отшельникам. Еще подсыплет мне в картошку отраву какую-нибудь или дурман, который по запаху не чувствуется. Однажды таким образом опоили весь отряд Сайко Доселича, один только Сайко уцелел, потому что у него живот болел и он к тому питью не притронулся. Выпьет такого дурмана человек и заснет, я потом уж ничего не стоит его обезоружить и руки связать. Меня они сразу не убьют, тут они не станут, как с Рамовичами, торопиться: меня они ненавидят пуще, чем Рамовичей, а заступиться за меня некому. Они меня стащат вниз и станут по селам водить напоказ и шкуру с меня сдирать узкими лентами, чтобы вытянуть из меня побольше имен…
Картошка грязная и мелкая, должно быть, ее нынче утром накопали. Но какая разница, все едино, я ее вымыл в ручье и котелок заодно вычистил, теперь в нем не осталось ни крупицы того яда, который, может быть, предназначался для Нико Сайкова. Тут я вспомнил, что никогда не видел вблизи, как выглядит Плотникова жена Данко. Вообще-то ее настоящее имя Даница, но отец ее, мечтавший иметь хоть одного сына, с тоской называл ее Данко. В те времена, когда Плотник не выстроил еще дом на Перевале, они вдвоем кочевали над селом перебираясь из одной заброшенной хижины в другую, и по этому поводу ехидный сын Глашатого сочинил песенку:
Может быть, потому Плотник и заторопился со строительством нового дома, чтобы не вспоминали про старую песенку.
- Я хотел передать кое-что Нико, - проговорил Плотник, - но давно уже не вижу его. Может, ты ему сам передашь, да и тебе это знать не мешает.
- А что такое?
- Передай, чтоб он Сало остерегался пуще огня!
- Глупости, не так уж Сало страшен.
- Я его лучше знаю. Он одной рукой гладит, а второй нож вонзает, иначе его бы Сало не прозвали. Кто подговорил итальянцев поджечь мой дом?
- Ты думаешь - Сало? На него не похоже, он порядочный человек.
- Когда порядочность сулит ему завидные барыши или может быть использована во вред другому, тогда он и, верно, порядочный, а когда нет, так он своего не упустит.
Я подобрал заостренную щепку и воткнул ее в самую крупную картофелину - мягкая картошка, готова. Слил кипящую воду и вывалил картошку на пень, гладкий, как стол. От картошки повалил горячий пар, но Плотнику и пар не помеха: он сует руки прямо в пар, торопится выхватить себе картошку, невтерпеж ему. В нем проснулся голодный волк, еще более голодный, чем тот, который сидит во мне, и этот волк старается захватить себе куш побольше. Кожицу Плотник не счищает и всю картошку целиком запихивает в рот, проглотит мякоть и энергично выплевывает плотный катышек кожуры, пулей отскакивающий от земли. Тут же, без промедления, принимается за следующую. Раньше у Плотника был пес - ох, и надоел же он мне прошлой весной своим непрерывным воем, не смолкавшим на Перевале ни днем, ни ночью! Особенно действовал он мне на нервы ночью, когда пес перекликался с собакой Йована Ясикича и обе они завывали то порознь, то хором. Потом плотниковский пес замолчал. Не знаю, что с ним случилось, но спрашивать не буду, об этом спрашивать неудобно, потому что таких собак, которые накликают беду, обычно убивают или заводят в глушь леса, связывают и оставляют там подыхать голодной смертью.
Мы закончили обед, выкурили по самокрутке, распрощались. Я не выказал желания сесть с ним еще раз за общую трапезу: я еще не дорос до того, чтоб ему в партнеры годиться. А то, что он про Сало болтал, так, может быть, он и сам в это не верит. Между соседями такое часто случается: не поладят, затаят друг на друга злобу, повздорят из-за какой-то ерунды и норовят всех окружающих втянуть в свою склоку. Я повернул за гору, а стук топора шел за мной следом. Вверх-вниз по тропе, то звонче, то глуше топор, то строит новый дом, то заколачивает гроб. Но все-таки мне приятно слушать его, слушать его человеческий голос. Кроме выбитой подошвами тропы под моими ногами, этот топор - единственное, что есть человеческое на всех этих необъятных просторах. Но вот и он пропал. Остались одни только деревья, кусты да редкие муравейники. Сверху ко мне скатился камешек. Я обомлел, да это же, наверное, Нико! Он увидел меня еще издалека и кинул камешек, а сам спрятался - охота ему поиграть. Я взбежал наверх - нигде нет Нико, никого нет, ни единой живой души, пустота и только голая скала взирает на меня со своей высоты, как на помешанного.