Кризис дозревал вне правительства, вскоре он должен был ускорить и падение правительства, и катастрофу восстания.
6
15 августа
2 августа армия Паскевича овладела Ловичем, стратегически важным узлом дорог в 80 километрах западнее Варшавы. Город был сдан без борьбы, противнику были оставлены склады продовольствия и военного имущества. Скшинецкий с главной армией занял позицию над речкой Бзурой, не проявляя намерения переходить в наступление. Бездеятельность главнокомандующего начала наконец возмущать и тех представителей правых сил, которые еще отвергали мысль о капитуляции. В сейме все громче звучали голоса о том, чтобы сместить Скшинецкого с его поста, влиятельная калишская партия искала нового кандидата в главнокомандующие.
Среди генералитета у Скшинецкого было много соперников, много людей более способных, чем он, и более готовых к дальнейшему ведению войны. Но весь генералитет объединяла неприязнь к штатским, к их вмешательству в вопросы стратегии. Армия, по мнению высших офицеров, была нужна не только для войны с Паскевичем, но и для поддержания внутреннего порядка.
В течение уже ряда недель настроения Варшавы вызывали беспокойство имущих классов. Плебс столицы, как он был сам убежден, осуществил революцию 29 ноября, обеспечил ее успех, с самого начала солидаризировался с ее целями. Он многим жертвовал для дела восстания. В городе в связи с застоем в промышленности и торговле возрастала нужда; правительству не хватало средств для обеспечения бедноте заработка в военной промышленности или на фортификационных работах. В массах росло раздражение, все чаще раздавались голоса, что в главном командовании и правительстве свила себе гнездо измена. Уже в конце июня на этой почве возникли беспорядки на Замковой площади, которые на этот раз усмирил своим личным вмешательством все еще весьма авторитетный князь Чарторыский.
Настроения городских низов начинали все более учитывать деятели левого крыла Патриотического общества, приглашая народ к участию в своих заседаниях, говоря о скором свержении правительства и смене главнокомандующего. Именно в этот момент Скшинецкий, умелый тактик во всем, что не касалось ведения войны, заявил, что временно передает обязанности главнокомандующего генералу Генрику Дембиньскому. Дембиньский был популярным генералом воинственной внешности, который отличился в войне и, бесспорно, не был капитулянтом, зато он был человеком с узким политическим кругозором и завзятым консерватором: он вполне серьезно подозревал Лелевеля в намерении воздвигнуть в Варшаве гильотину или переколоть кинжалами мнимых врагов революции. Приняв 13 августа командование, Дембиньский объявил армии, что в ведении войны будет следовать линии своего предшественника. На следующий день он покинул лагерь над Бзурой и начал отводить войска к Варшаве, чтобы «навести порядок» в столице, усмирив радикалов.
Известие об этом вызвало возмущение в городе. Во второй половине дня 15 августа на заседании Патриотического общества развернулась острая дискуссия, в ходе которой было решено обратиться к правительству с решительным осуждением методов ведения войны. Делегация членов общества отправилась в резиденцию правительства, увлекая за собой толпу народа. В зал заседаний ворвались полтора десятка человек; от их имени Пулаский и Чиньский осыпали правительство упреками, в особенности требуя отставки изменников генералов. Чарторыский старался успокоить демонстрантов, другие члены правительства говорили им о неуместности их поведения. Один лишь Лелевель не двинулся с места и хранил молчание. Его позиция была более ложной, чем когда-либо, но он так и не решился ни заявить, что принимает ответственность за действия членов правительства, что ручается за чистоту их намерений, ни открыто перейти на сторону демонстрантов, облегчить им свержение правительства. Пассивность Лелевеля, столь характерная для польских левых сил в 1831 году, наложила свой отпечаток на дальнейшее развитие событий этого дня. Демонстранты покинули зал; они положили предел функционированию правительства, но не подумали о создании нового правительства. Чарторыский верхом, переодетый, покинул Варшаву, отправляясь под защиту армии; в него стреляли, когда он проезжал заставу города. Разбежались и другие члены правительства. «Я остался один, — рассказывает Лелевель, — удивленный холодностью коллег». Надо сказать, что холодность эта была не безосновательной.
Далее события развивались стихийно. Толпа отправилась в Замок; ворвалась в темницу, в которой содержалось несколько высших офицеров, подозреваемых в сношениях с противником, и подвергла их самосуду. Затем из камер вытащили разных мелких шпионов из тайной полиции Константина и Новосильцева и также повесили их на фонарях. В течение многих месяцев общественное мнение безуспешно требовало предания этих шпионов суду — и именно небрежности повстанческих властей эти темные субъекты были обязаны своей неожиданной гибелью. В эту ночь жертвами самосуда стало около 30 человек. Левые деятели Патриотического общества ничего не сделали, чтобы руководить движением или использовать его в своих целях. Лелевель лишь пошел убедиться в том, что князю Чарторыскому лично не грозит опасность, а узнав, что он уже покинул город, вернулся домой и лег спать. Естественные руководители революции оставили в эту ночь свободу действий провокаторам. В интересах лагеря контрреволюции было напугать имущие классы призраком «беснующейся улицы», а тем самым склонить их к согласию на капитуляцию. Особенно двусмысленную роль играл в это время генерал Ян Круковецкий, который в различных кругах изображал из себя «спасителя отечества», способного поддержать порядок и руководить войной до победы. Круковецкий сумел внушить доверие даже некоторым из левых деятелей, в частности Мохнацкому. В этот момент варшавские беспорядки были для него как нельзя более кстати.