Несколько недель спустя, 17 декабря, его неожиданно посетил Эдвард Дембовский, молодой конспиратор, об аресте которого в Познани Лелевелю сообщали не так давно. Прусская полиция выслала его из Познаньского княжества; Дембовский отправился на Запад для того, чтобы перед возвращением к конспиративной деятельности установить контакты с эмиграцией. Лелевель никому не упоминал об этой беседе, зато Дембовский сообщил о ней в письме жене: «Сегодня утром я был у Лелевеля… Когда я увидел почтенного старца, историка и великого политика, живущего сейчас в ужасающей нужде, в комнатке на чердаке, куда проходят через грязную харчевню, — когда я увидел его в сюртуке, залатанном собственноручно, я заплакал, ибо какова судьба каждого из эмигрантов, если такой великий муж, как Лелевель, так сейчас страдает. Беседа с Лелевелем произвела на меня огромное впечатление». Понятно, что в обычном письме, отправленном по почте, Дембовский не мог написать ничего более.
Что бы для нас значило сейчас обстоятельное сообщение об этой встрече «отца польской демократии» с самым пламенным ее борцом! Дембовский мог рассказать Лелевелю о развитии конспирации в стране, о возможностях поднять народ на восстание, о противодействии аристократии и колебаниях версальской Централизации. Он мог также заявить, что ставит себе целью как можно быстрее довести дело до вооруженного выступления.
Как ранее при встрече с Бакуниным, Лелевель был захвачен энергией этого необыкновенного двадцатидвухлетнего юноши. Есть данные, что он отсоветовал ему ехать во Францию, а тем самым воспрепятствовал его контакту с версальской Централизацией. Из Брюсселя Дембовский отправился прямо в Лондон. Возможно, это означало, что в том споре, который тогда происходил между Централизацией и конспираторами в самой Польше, — ждать ли еще или восставать немедленно, Лелевель принял сторону более горячих и более радикальных элементов конспирации в стране.
Следующий год — 1845-й — прошел во всех трех частях Польши под знаком усиленных повстанческих приготовлений. Версальская Централизация, не имея возможности уже далее оттягивать вооруженное выступление, согласилась принять на себя руководство им; вождем восстания она назначила Людвика Мерославского. «В разных пунктах что-то приближается, — писал Лелевель в марте 1845 года. — Пожалуй, не пройдет и года, а в нескольких пунктах вспыхнет пожар… Наши живы, это главное! А эмиграция — труп».
Если и не всей эмиграции, то, во всяком случае, самому близкому Лелевелю Объединению грозила скорая естественная смерть. Бездеятельность организации влекла за собой переход более энергичных членов в Демократическое общество. Летом 1845 года в Объединении были проведены пятые выборы в Национальный комитет. Из 2450 номинальных членов голосовало уже только 700. Были избраны Ворцель, Лелевель, Зверковский, Штольцман и Винцентий Тышкевич. Этот последний отказался участвовать в комитете, который начал действовать в составе четырех человек. Свое первое воззвание он завершил в боевом тоне: «Кипит кровь в жилах, тлеет пожар. Мы чувствуем ускоренное биение сердец и приближающуюся минуту боя и победы; ибо ничто не воскресит Польшу, ничто не обеспечит ей победу, как только оружие и бой… Будьте настороже, прислушивайтесь, занимайте свои посты, беритесь за руки, чтобы действовать вместе. Когда прогремит призыв народа к оружию, настанет конец эмигрантскому долгу, но начало действия для Польши наступит лишь для тех, кто был до конца верен исполнению этого долга».
В течение следующей зимы до Лелевеля доходили вести из страны о растущем брожении среди крестьян. «Внимательные наблюдатели отмечают сильное брожение среди православных простолюдинов на Украине и Побережье (старинное название Поднестровья); они предвидят, что не пройдет и года, как могут произойти ужасные события. Этим может воспользоваться царь». Лелевель пытался предотвратить эту опасность, составляя новое воззвание — «Землякам на Украине». Этот текст заслуживает внимания: он проливает свет на чрезвычайные трудности, с которыми сталкивалось тогдашнее поколение польских патриотов.
Люди, родившиеся, как и сам Лелевель, еще во времена старой Речи Посполитой, люди, которые целью своей жизни считали уничтожение преступного раздела Польши, такие люди, естественно, представляли себе Польшу в ее границах до раздела. Каждое стремление к «неполной» Польше они расценивали как пагубный компромисс; Чарторыского осуждали именно за то, что в дипломатических переговорах он ограничивал требования территорией королевства, созданного Венским конгрессом. Лозунг границ 1772 года был, таким образом, общим для всей польской эмиграции, этот лозунг признавал и Лелевель. «Всякое уменьшение древних границ следует оценивать как ущемление интересов нации, нарушение ее независимости». Такое заявление в устах Лелевеля не означало стремления угнетать братские народы. Наоборот, Лелевель представлял себе, что освобожденная демократическая родина исправит грехи шляхетской Речи Посполитой, что она сделает равными между собой все племена, сословия и вероисповедания, что она обеспечит литовцам и украинцам равные нрава с поляками.