Мы так не думаем. Кровавые Ученики не просто дожидаются нас. Судя по первой стычке, их банда почти целиком состоит из штурмовых десантников. Если при этом они выбрали оборонительную тактику, у них наверняка имеются на то серьезнейшие причины.
— Значит, если мы атакуем, то поддадимся безумию, но не атаковать нельзя? — подытоживает сержант.
Услышав замечание Гамигина, я не улыбаюсь: даже столь малое ослабление самоконтроля опасно. Смех мне заменяет краткий хрип. Ирония ситуации очевидна, как и наш путь.
— Тогда наступление должны возглавить безумцы, — говорю я.
Кастигон кивает. Более осторожный Корбулон спрашивает:
— Но ведь на вас тоже действует это явление?
— Да.
— Из-за него вы напали на Железных Гвардейцев?
— Нет, из-за полковника Райнекера. Кровь, разумеется, влияет на нас, однако жертвы Черной Ярости не поддаются Красной Жажде.
— Думаю, Райнекер и его солдаты не заметили различий, — указывает капитан.
— Но они существуют. Мы видим наших врагов. Сражаемся с честью и пониманием цели.
В моем тоне звучит гордость, и я не стыжусь ее. Даже сейчас я осознаю, что обязан отомстить за Ангела. Его гибель — свежая, кровоточащая рана в душе.
Я устал от разговоров.
Мир вновь начинает размываться. Запрещаю ему.
— У вас такое особенное неистовство? — интересуется Кастигон, уязвленный моими словами.
— Верно.
«Что вызывает Жажду? — мог бы спросить я. — И что вызывает Ярость? Неужели ты не видишь разницы? Не отличаешь инстинкт от страсти?»
Он машет рукой, отказываясь от спора.
— Тогда решено: первый удар нанесет Рота Смерти. Главная цель — убить пророка изменников. Неизвестно, исчезнет ли после его гибели демонический феномен, но проповедника нужно устранить, поскольку он управляет ордой, союзной Кровавым Ученикам. Минимальная задача — ослабить оборону противника настолько, чтобы Четвертая рота смогла пробиться в лагерь, невзирая на воздействие столпа.
«Флегетон» вновь изрыгает пламя, и капитану приходится умолкнуть. Теперь он все же смотрит на город и по-змеиному гибкую колонну перед ним.
— Улей Профундис ждет своих освободителей, — добавляет верховный судия.
Совещание заканчивается, и сержанты расходятся по отделениям. Я иду к «Носорогам» Потерянных в сопровождении Корбулона.
— Тебе известно, что Кастигона обуяла Красная Жажда, — произносит жрец.
— Да.
— Также ты должен знать, что мне удалось вытащить его из хватки одержимости.
Корбулон явно ожидает, что я увижу в этом надежду на лучшее.
— Два наших проклятия нельзя сравнивать в данном аспекте, — отвечаю я.
— Думаю, вполне можно. Особенно учитывая то, чего мы с тобой добились сегодня.
— О чем ты?
Жрец глядит на меня, сдвинув брови.
— Ты не помнишь?
— Нет.
— Когда вы убивали мордианцев, я говорил с тобой. Звал тебя по имени. Ты внял моему голосу и, следуя за ним, вернулся к свету здравомыслия.
В тот момент я слышал себя, а не Корбулона.
— Твой голос не достиг меня.
— Уверен, что нет? Может, в какой-нибудь измененной форме?
У меня нет определенного ответа.
— Что-то позвало тебя из мрака неистовства, — продолжает верховный жрец.
Верно, но что именно: его голос или моя воля? То и другое вместе? Если Корбулон хотя бы отчасти прав, не указывает ли это на возможный успех? На то, что жрец все-таки сможет отыскать ключ к нашему спасению?
Возможно, мой скептицизм вызван нежеланием принимать помощь братьев. До сих пор я удерживался на краю бездны Черной Ярости, полагаясь только на собственную веру и силу воли.
— Да, что-то позвало, — неопределенно соглашаюсь я.
Корбулон трактует мои слова в свою пользу, но в них вложен противоположный смысл.
Я не согласен со жрецом.
Однако мысль, что исцеление реально, пускает корни в моей душе. Хочет разрастись в надежду. Подавляю ее. Такая слабость недопустима. Опасно даже желание поверить Корбулону.
Мы подходим к «Носорогам». Из бронемашин доносятся исступленные тирады моих братьев. Приглушенные молитвы, декламации, угрозы, рыки. Сангвинарный жрец с минуту вслушивается в них, после чего смотрит вдаль, за баррикаду и свирепую толпу на равнине, в сторону Профундиса и колонны.
— Если эта мерзость утопит тебя, ты, возможно, уже не выплывешь, — говорит он.
— Никогда не выплывал, — напоминаю я. — Ярость и сейчас владеет мной.
С каждой секундой жизни, с любым вдохом, со всяким произнесенным слогом я пытаюсь удержаться на поверхности черного океана.