Пока Райнекер говорил себе, что Адептус Министорум сумеют объяснить происходящее, ему удавалось сохранять слабую надежду. Теперь она окончательно угасла.
Меж тем громадная волна крови рухнула. Над равниной пронесся треск костей в изломанных телах, за ним последовали звуки стрельбы. Верные Астартес начали бой с предателями.
Иклаус наблюдал за ними.
— Полковник? — В тоне Фаши звучало ожидание приказов.
Райнекер подумал, не застрелить ли Оберлена, но сдержался, хотя и с большим трудом. Гнев рвал офицеру грудь железными клыками. Ярость складывалась из отчаяния, жути и горечи поражения, но при этом обладала уникальными чертами. Она охватила бы Иклауса даже в случае победы в кампании, однако сейчас почти все его линии обороны против слепого гнева разваливались. Уцелела только воинская дисциплина.
— Ты подвел нас, — сказал Райнекер, оттолкнув священника. — Какой от тебя прок? Чем ты поможешь нам в час величайшей нужды?
Оберлен молчал, неотрывно взирая на столп.
— Полковник… — повторила Стрёмберг, уже резким тоном.
Когда бесноватые перестали атаковать гвардейцев, она убрала болт-пистолет, но сейчас держала руку возле кобуры.
Иклаус постарался понять, насколько Фаша близка к тому, чтобы навсегда отстранить его от командования. Женщина щурилась, напряженно сжимала губы. Райнекер догадался, что комиссар тоже сдерживает ярость; проклятая планета брала измором их всех.
Глядя, как Стрёмберг борется с собой, офицер вспомнил о своих недавних терзаниях и о том, что последовало за ними. О том, как испытал оправданную гордость, ощутил себя победителем. Уловил сияние еще не познанного откровения.
Теперь, стоя спиной к кровавой колонне, слыша ее нескончаемый вездесущий рев, Иклаус понял: на Флегетоне тот, кто просто не поддается гневу, уже добивается славного триумфа. И кто еще из людей, оставшихся в этом мире, способен совершить такое? Кто в силах воспротивиться победе неистовства?
«Мы можем, — подумал Райнекер. — Мы должны».
У него осталась только дисциплинированность. Ее достаточно. Ее более чем достаточно. Она — величайшее оружие мордианских солдат. Хотя полк Иклауса уменьшился в численности, он все равно прежний Двести тридцать седьмой. Его знамена все еще реют. Полк все так же входит в Железную Гвардию и до сих пор насчитывает тысячи бойцов.
Офицер взглянул на вспышки и разрывы, мелькавшие там, где Кровавые Ангелы бились с предателями. Монстры снова сражались против монстров. Если Райнекер во второй раз поведет солдат в зону такого столкновения, их неизбежно перебьют. Тем не менее к месту схватки стягивалась и орда помешанных. Значит, долг требует от гвардейцев вступить в битву.
Иклаус наконец увидел, насколько ложной была его гордость. Он искал громкой победы, дарующей триумфатору личную славу. Истинное же, честное самоуважение мог испытывать лишь командир, воплощающий лучшие черты своего полка.
Поэтому Райнекер обернулся к вверенным ему бойцам, преодолев духовное притяжение столпа. Найдя опору в дисциплинированности, знакомой мордианцу с рождения, он с тихой гордостью воззрился на Железных Гвардейцев.
— Воины Двести тридцать седьмого! — вскричал Иклаус. — Отвергните ужас! Мы — хладнокровие, мы — выучка, мы — порядок! Пойдете ли вы со мною в бой за Мордиан и Императора?
— Мы пойдем с вами! — проревели солдаты.
— Ради чего? — спросила Фаша так тихо, чтобы услышал только полковник.
Честно говоря, он не знал, ради чего, но верил, что замысел Императора касательно Двести тридцать седьмого прояснится в тот миг, когда последние здравомыслящие бойцы на Флегетоне войдут в гущу сражения. Впрочем, одну цель Райнекер четко понимал уже сейчас.
— Мы идем в бой ради искупления, — сказал он.
Стрёмберг улыбнулась.
Кровавые Ученики готовы к битве. Атакуют нас большими силами. Мы разрознены после преодоления барьера. Изменников больше, и они собираются подавить нас до того, как мы перегруппируемся.
Пока мы боролись с волной, предатели выдвинули вперед бронетехнику. Они разделили пару «Хищников», и теперь танки заходят с левого и правого флангов, а Ученики сдерживают нас по центру «Носороги» по-прежнему охраняют подходы к холму Пророка.
Я нахожусь у левого края нашей потрепанной шеренги. Двое отступников бросаются на меня, паля из болтеров. Приближающийся «Хищник» сминает Квирина, не позволяя тому дать отпор. Траки давят туловище бывшего реклюзиарха, но, когда танк проезжает дальше, воин еще жив. Ниже груди от него лишь месиво из осколков керамита и костей, однако он поднимает руку и стреляет в подходящих к нему предателей. Враги добивают Квирина, и все же он успевает нажать на спуск. Таково последнее деяние боевого брата, который считал Мефистона созданием более чудовищным, чем сама Ярость.