Ковалев поставил доску на место, на полку. И снова профессору показалось, что он увидел трещинку в каменной стене леммы. Ему вновь вспомнилось: они уже выворачивали к шлагбауму, к КП на выезде из дельфинариума, грузовик тряхнуло, мотор взревел на подъеме, и кто-то спросил: "Что это с Альфой?" И все смотрели, смотрели, смотрели, как дельфин метался по вспененному квадрату воды. "Чувствует, что бросили", сказал тот же голос. И на него закричали, замахали руками. Потому что если "чувствует и знает", то это полное поражение, бегство, это значит, что нужно бить кулаками в крышу кабины, разворачиваться и возвращаться, выкидывать рюкзаки и чемоданы. Снова биться головой о стену непонимания, о стеклянную стену воды, разделяющую нас с Альфой, бить кулаками в гудящие корпуса приборов... Нет, Альфа, нет... Сострадание и любопытство.
Трещина бежала по голой скале леммы. Профессор заметил, что стоит у полок и барабанит пальцами по портретику Вольтера.
- Вы понимаете, конечно, - сказал он, - что ни опубликовать, ни изложить такую ересь невозможно в научном мире?
Ковалев кивнул.
- Меня это не беспокоит.
- Конечно. Ведь вы предлагаете науке доказать вещь, которую доказать невозможно, ставите неразрешимую задачу. В домино это называется "рыба", Ковалев. Доказать недоказуемое, чтобы получить в награду Контакт.
- В награду? - спросил Ковалев.
- Конечно. Ваша лемма, второе следствие и прочее ничем не лучше нашего ожидания. Мы ждем помощи, вы обещаете награду. И предлагаете заговором достичь благоденствия. Сначала стать как боги, а потом получить Контакт, как конфетку - в подарок.
- По крайней мере, я думаю о пользе, о прогрессе человечества...
Беглай засмеялся.
- Это самый последний аргумент всякого спора. Оставьте. Вы хотите доказать неправду, оправдав это высшей целью. Вот почему вас не волнуют научные публикации. Вам нужно несколько человек, свято верящих в идею и доказывающих великий постулат единственного разума. Старая схема, Ковалев: вера, пророк и несколько завербованных им апостолов.
- Не знаю... - сказал Ковалев растерянно. - Но смотрите: чтобы разбить меня, вы прибегаете к доводам морали, которые еще сегодня утром отрицали. Следовательно, первый шаг уже сделан. Подумайте. Я оставляю вам текст статьи и скорого ответа не жду.
Ковалев вынул из портфеля пачечку листов и положил на стол. В дверях он обернулся:
- Кстати, вы знаете, как называл дельфинов Мопассан? "Клоунами моря".
Беглай вздрогнул. Ковалев уже сбегал по лестнице. Профессор откинул штору и поглядел в сад. Ветер пахнул в лицо всеми запахами лета. Тонкие листочки статьи залистались, потом взлетели и закружились по комнате.
Профессор равнодушно оглянулся на беспорядок.
"Сквозняк, - думал он. - Забавно, если бы эти головоломки оказались правдой. Тогда не важно, сколько человек уверится в единственности человеческого разума во Вселенной. Достаточно и одного человека. Теория относительности была создана в маленьком закутке патентного бюро... Достаточно одного человека".
Ветер все шумел в листве. Пятна света плясали на раме окна. Он бросил взгляд на доски подоконника. Отвернулся, потом посмотрел снова и вцепился руками в край доски.
Плоские нечеткие тени шевелящейся листвы не были беспорядочны. Они ложились правильными узорами. Треугольники, цветные квадраты, построения геометрических теорем, бледные коды сигналов Контакта, так хорошо знакомые Беглаю, но в каком-то новом незнакомом сочетании. Дерево? Язык дерева?
- Это уж слишком! - громко закричал рассерженный профессор и бросился вдогонку за шутником, своим гостем. - Где?
Слетев по лестнице в гостиную, Беглай первым делом увидел Ковалева, сидевшего между женой и тещей Ираидой Антоновной.
- Что это значит? - крикнул он, наступая от лестницы.
- Рыба. Карп! - ответил Ковалев и ткнул пальцем в тарелку. - Меня пригласили.
- С майонезом, - сказала теща.
- Лапусь, умоляю, - сказала жена. - Суп стынет!
- Дурацкие шутки! - выкрикнул профессор.
- Извините, - сказал Ковалев, обращаясь к дамам. Он встал и с легким хлопком исчез в воздухе.
- Глупо! - сказал профессор.
- Зато традиционно!!! - грохнул в ответ бас, совсем не похожий на голос материального Ковалева, и трещина молнией пролетела по штукатурке стены. Дамы окаменели.
Беглай подбежал к стене и пригляделся. Чередование поперечин на дымящейся трещине строго повторяло линии Лаймана в спектре водорода.
- Нет, нет, это бесполезно. Ковалев, - сказал Беглай. - Все это не имеет значения. Потому что есть сострадание и любопытство. Это известно, Ковалев. Я понял. Сострадание и любопытство. Мы будем кричать, плакать, шуметь, пока не достучимся до самых дальних звезд, пока не охрипнем. И пусть они узнают про нас, слабых и любопытных. Мы встретимся, обязательно встретимся.
Он провел ладонью по стене, и вслед за его движением рисунок трещины исчез, сросся, словно порез на коже.
- Ну вот! - сказал профессор и обернулся. - Мы будем сегодня обедать или нет?
- Рыбу или суп? - робко спросила теща.
Профессор немного подумал, улыбнулся и ответил:
- Рыбу, дорогая Ираида Антоновна, конечно, рыбу.