- Ну дайте, ну дайте, ну дайте!- канючит ипохондрик, заламывая ручки, пуская слюнки и перетаптываясь на трясущихся ножках у стойки.
- Сэр, вы совершенно здоровы,- тяжело вздыхает мистер Лемони.
- Нет, я болен! Болен я! У меня боли-ит!
- Где?
- Всё!
И тогда мистер Лемони перегибается через стойку, стучит надоеде по его надоедливому носу и радостно сообщает:
- Теперь у вас болит! Свинцовая примочка за счет заведения!
А потом он слышит "Дорогой, что это ты делаешь?", открывает глаза и понимает, что он замечтался наяву, а гадкий ипохондрик уже подключил к нему механический насос, трубки и педаль и с заискивающей улыбкой принялся качать его кровь. При этом он не расслабляется и незаметно подготавливает машину, чтобы тянуть жилы из бедного аптекаря. Он по-прежнему стоит и весь трусится у стойки, попеременно то бледнея, то краснея, а еще обильно потея от бессмысленных попыток развить в себе явное опухание чего-либо, что должно убедить мистера Лемони в его крайней, отчаянной болезненности.
А жена бедного аптекаря, миссис Лемони, такая вся из себя жалостливая и сопереживающая, укоряюще глядит на супруга:
- Ты что, не видишь, дорогой? Джентльмен страдает, отпусти же ему лекарства! Давайте ваш список, сэр! Мистер Лемони все принесет! Что это за рулон? Ах, это ваш список? Ну что ж... бедный вы, бедный. Дорогой, прошу тебя... Мама, скажи ему!
- Лемюэль!
И мистер Лемони, ненавидя всех, плетется за мешком и телегой, ведь иначе из аптеки не уволочь все, что этот болезненный там себе понапрописывал (помимо прочего, эти профессиональные больные составляют списки из сугубо безрецептных лекарств).
И так проходит день за днем. Люди приходят, толпятся, ругаются с ним и друг с другом, и десертной ложечкой выедают ему мозг в голове. Хелен и мадам Клопп вечно присутствуют, вечно унижают его и попрекают, и порой кажется, что чем больше в общем зале народу, тем лучше для них. А он все делает не так. И то, и это, и вон то! Не то, что мистер Медоуз с перекрестка Бромвью и Харт. Вот мистер Медоуз все делает правильно, он - живой пример для подражания: он никогда не рассказывает клиентам о побочных эффектах лекарств, не отговаривает ипохондриков, он советует больным (а иногда не-таким-уж-и-больным) дополнительные те или иные пилюли, и они верят - ведь аптекарь дурного не посоветует. А Лемюэлю Лемони должно быть стыдно, как стыдно его прадеду за своего нерадивого потомка. Мадам Клопп дежурит в общем зале, а Хелен снует по провизорской комнате, наблюдает, как он смешивает лекарства, и вечно критикует его - не тот конвертик он взял, не те весы использовал, не ту ступку, не ту склянку, не ту, не ту, не ту...
Не ту женщину он выбрал... Так считал мистер Лемони, но было уже поздно. Хелен Клопп (в девичестве) и ее мамочка (поныне) объявились неожиданно и никуда уходить не собирались - еще бы, ведь такое-то перспективное предприятие! Семейное дело, известное на весь Габен и за его пределами! А он стал будто бы просто жертвой похищения...
Колокольчик над дверью звенит. Скрипят петли, и дверь грохочет, захлопнутая. И откуда столько силы в таком хрупком теле?
- Мама послала меня за пилюлями для терпения,- издает тоненький голосок откуда-то из-под стойки и тянет ручонку с тремя пуговицами в два фунта.
"Мама послала меня за пилюлями для терпения,- еще более пискляво повторяет голосок в голове мистера Лемони.- Ну, еще бы! И как такое чудо возможно долго терпеть?"
Действуя ловко и точно под увеличительным стеклом на ножке, аптекарь при помощи скальпеля раскалывает крошечную пилюлю на восемь долей. Одну восьмую он ссыпает в бумажный конвертик. Пилюли для терпения дорогие, иначе их принимали бы все, всегда, причем нарочно превышая дозировку. Это ведь Габен - тут быть терпеливым трудно.
Вот и мистеру Лемони трудно. Но он терпит. Он копит все это, рассовывая обиды и огорчения по конторским ящичкам души, и имитирует - нет, не счастье (в его счастье никто бы не поверил) - он профессионально имитирует удовлетворенность происходящим. Мистер Лемони жалеет, что не может выпить пилюлю терпения - ведь его злобная теща не смыкает глаз.
Время близится к полудню. И судя по тому, как медленно продвигается очередь, и исходя из того, какие в ней кипят страсти, вскоре, вероятно, здесь развернется кровавая бойня. Очередь будто бы вскрывает в людях худшее. Каждый взгляд, словно прикосновение раскаленного утюга, каждое слово, будто ругательство, а каждое ругательство, как... хотя ругательство ни с чем не спутать.
Воздух настолько спертый и плотный, что его можно не только потрогать, но при особом желании усесться на него, как в кресло. Но сидеть некогда. Все торопятся. Даже если у них впереди весь день, а от праздности началось ожирение вкупе с облысением. Но они не хотят тратить хотя бы лишнюю секунду в очереди. Чтобы уступить кому-то? Ха! Нашли дураков! Кстати, не забыть бы порошок от глупости, четверть унции. Да, больше, пожалуй, и не нужно. Слишком умнеть не больно-то хочется: все слишком умные болеют от горя и чахнут в одиночестве - их ведь не проведешь. А четверти унции как раз хватит, чтобы толкать дверь в правильную сторону и не садиться мимо стула.
Нередко можно услышать: "Господа, я опаздываю!", и тут же укоряющий ответ: "Мистер, тут все опаздывают!", а сильнее всех возмущена и громче всех кричит какая-нибудь старушка, у которой последние дела были с полвека назад, а все поезда, на которые она могла бы опаздывать, уже давно сдали в утиль. Но старушка эта пришла в аптеку не за мазью от подагры и притирки от ломоты в костях, нет, она пришла за настоящим лекарством, которое никогда не подводит: теплым и милым сердцу скрытным издевательством над ближним.
Кто-то куда-то опаздывает по-настоящему, и в какой-то момент глядит на жилетные часы в последний раз, проклинает все и вся, машет рукой на это безобразие и покидает очередь. В таком случае его ждут как злорадные взгляды (еще одна жертва не выдержала, спеклась и приказала долго жить, а значит можно занять его место), так и завистливые (еще один счастливчик сбежал, схватился за соломинку, выбрался из этого тягостного, пропахшего лекарствами болота).
Звенит кассовый аппарат. "Я ненавижу их всех,- думает кто-то в аптеке, и, может быть, даже сам мистер Лемони.- Как же я их всех ненавижу! Это не люди! Это монстры, пожирающие воздух..."
Мистер Лемони с конторской улыбкой обслуживает посетителей. Стремительный взгляд в окно - проверить, там ли они. Они там. В окне рядком располагаются три кошачьи морды, упершие носы в стекло. Следят за каждым его движением. Ууу, блохастые пройдохи... ждут, когда он отвернется, чтобы проникнуть внутрь и украсть пилюли валерьяны.
Аптека "Горькая Пилюля Лемони" полнится недобрыми предчувствиями. Темный силуэт замер за мутным стеклом двери. Колокольчик звенит, петли скрипят. Пугающий незнакомец входит в аптеку. Черное пальто, цилиндр и круглые черные очки, какие носят слепцы. Бледное лицо. Воротник высоко поднят, руки в карманах. Человек этот выглядит так, словно только что ушел от погони. Либо так, будто погоня - это он сам. Он не похож ни на одного из тех посетителей, что обычно выводят бедного господина аптекаря из себя. Он не старушка, не выглядит стеснительным или рассеянным, не похож на ипохондрика, да и животных никаких у него при себе не видно.