Выйдя на улицу, направился к автобусной остановке. На охраняемой площадке у гостиницы стояла одна-единственная машина. Красный комби, «вольво» из Германии. А священник все еще сидел на скамейке у остановки. «Бездомный под покровом ночи», — подумал Дальман и положил ему на плечо руку.
— Это Лена, — промолвил он.
— Ты ее знаешь? — священник крепко вцепился в рукав Дальмана, но заметил, что тот и не собирается вырываться. Плечо под его здоровенной рукой на ощупь тонкое. Куриное крылышко.
— Ты ее знаешь?
— А что, разве ты ее знаешь? — удивился Дальман.
— А что?
— То, что ты меня держишь изо всех сил.
Священник выпустил плечо.
— Лена — моя квартирантка, — пояснил Дальман.
— У тебя есть квартирантка? Зачем?
— Ее дочь, и вернулась в город.
— Чья дочь?
— Моей Марлис.
— Я не знал, что у тебя есть Марлис, — священник запнулся. Пошевелил мозгами. И тут его осенило:
— Ты из-за нее сюда приехал? Не из-за меня?
— Кто его знает, — отвечал Дальман. — По-моему, я и сам не могу объяснить, зачем. Я только знаю, что очень этого хотел.
— Но ты ведь знал, что она здесь, Юлиус? Не так ли?
— Да, знал.
— Да, ты знал, Юлиус. И ничего не сказал. А я-то удивлялся! Сначала она, потом ты, оба из одного города. Неужели это случайность, спрашивал я себя. Да это и не могла быть случайность. А ты ничего не сказал.
— Что ты так разорался? Ты ведь тоже ничего не сказал, Рихард.
— О чем?!
— О ней. Мне не сказал. Похоже, ты тоже ее знаешь.
— Но разве ты не хотел с ней тут встретиться, Юлиус?
— Не знаю я, — отмахнулся Дальман. — И не надо все время повторять мое имя.
Таксист завернул банановую кожуру в обрывок газеты и слушал в машине радио. Потом выключил, и сразу стало тихо, и ночь стала темной.
— У тебя есть ручка? — осведомился Дальман, глядя в сторону гостиницы. Луна светила им в спину, отбрасывая на асфальт две тени — длинную и чуть покороче. Длинная тень была в платье.
— А что ты собираешься писать?
— Вон там, напротив, мы когда-то жили… Там, где открыта дверь в коридор, — проговорил Дальман.
— Уж теперь знаю. Ты хочешь это записать? Но кому оно сейчас интересно?
— Верно. И почему там дверь никто не закроет? — Дальман вытащил из кармана куртки кассовый чек и вывел на нем цифры.
— Это что?
— Ее телефон и номер комнаты. Сказать тебе еще кое-что?
— Да, Юлиус?
— «Вольво» — отличная машина, и на ней я завтра тоже отправлюсь домой.
Напряженно вглядывался священник в темноту и изрек наконец-то:
— Я тоже поеду.
Вот такая была ночь, будто кто-то целый пласт земли опрокинул на город.
Что тут удивительного
— Осторожно, яма и темный лес! — предупреждает Дальман и хватается за руль. Священник с закрытыми глазами клонит голову в ту сторону, куда они едут. Лене не верится, что он спит. Просто не хочет встречаться с ней взглядом в зеркале заднего вида. Дальман все еще тычет пальцем в карту, чтобы не потерять ориентир. «Рыбник», — произнося название города, намекает, чтобы сделали крюк. А он бы смог встать перед бывшим отелем «Гренцвахт», возмущенно головой качая. Коробка без окон — вот что это теперь такое, и ветер задувает в щелях. «Рыбник», — настаивает Дальман и на подъезде к Катовице. «Рыбник», что в переводе означает: как мир с тех пор к худшему переменился! И прихлебывает из своей серебряной фляжки. Они движутся в майском свете, и солнечный день на исходе. В садах костры, и девушки с длинными косами сидят там на белых пластмассовых стульях. Слева Польша, справа Польша, озера темнее да птицы крупней и пугливей, чем в Германии. Так было и на том пути. Деревни, при виде которых вспоминаются женщины в дешевых чулках, — причем до того, как они появятся, вспоминаются свекольник и вишневый компот — причем до того, как хоть что-нибудь съешь. Рядом с ней Дальман изучает карту, ведя пальцем по границе того мира, что кажется ему известным с прежних времен.
— Я и выговорить-то не могу: Польша! — сообщает.
— Но как же иначе? — звучит ее вопрос.
— Силезия, — заявляет Дальман и продолжает, повысив голос: — Силезия! А готов ли ваш репортаж для той газетенки? — и вперивает взгляд в ее волосы, выбившиеся из-под капюшона. — Вы хоть что-нибудь понимаете в футболе, Лена?