Дом несколько лет пустовал. Зимой она видела снег даже в комнатах. Она давно знала этот дом и думала: вот, поцелует и почует красное вино. Прошли в сад через ворота. Забор повалился. Вошли в дом, благо выбита дверь. Линолеум усеян осколками цветного стекла. Шли наверх мимо выломанного умывальника, и он взял ее за руку. Подымались мимо свечных огарков в стеклянных банках и матрацев в серо-синюю полоску, валявшихся поперек дороги, будто лопнувшие мешки из пылесоса. Его ладонь скользнула выше, к запястью, и крепко сжались пальцы. Стены на лестнице были оклеены обоями с розочками.
— Похоже на подарочную бумагу, — промямлила она.
Поднялись на плоскую крышу дома. Людвиг нашел большую картонную коробку, расправил, разложил.
— Прошу.
— Спасибо, — произнесла Лена. — Есть ли у тебя сигареты? — голос звучал так, как читают по учебнику.
За домом раскинулись поля, отделенные друг от друга камнями. Про это она и думала, когда Людвиг ее целовал. Думала про то, что было за домом. И еще дальше. Про лес и маленький пруд, где уже долгие годы не плавают кувшинки.
— Отныне все женщины должны отдавать красным вином, чтобы я влюбился. Давай переспим, — предложил Людвиг.
— У меня есть друг, — сообщила она. — Англичанин, ему почти двадцать. Так что совсем я не могу, а могу только так.
Ее ладонь скользнула по брюкам, по застежке, пальцы полезли под ремень. «Пусти-ка», — и он повторил ее движения, но своей рукой. Вдруг ей стало грустно, и она почувствовала страшное возбуждение. Расстегнула его брюки. На секунду что-то подступило к глазам, как будто она давно не плакала. Это чувство распространилось на все ее тело, потом на всю ее жизнь. В этот момент она поняла, что значит — держать кого-то в руках. Они смотрели друг на друга, когда ее рука вдруг резко замедлялась, а он начинал торопиться. Медленно получается ласковей. Только раз он отвел взгляд. Только раз она была одна, когда он что-то невнятно произнес — впрочем, непохожее на ее имя. Белая струя брызнула ему в лицо. Потом он лежал в оцепенении, с распахнутыми глазами. Луна по-прежнему выглядела очень серьезной.
— Извини, — и лицо рукавом вытер. — Завтра уезжаешь?
— Да.
— Тогда я тебя завтра видеть не хочу.
На другой день она поехала поездом в Остенде, оттуда, через пролив, — в Дувр, потом снова на поезде в Лондон. Этим летом имя Джеймса Грина ей казалось дурацким. Его сестра, похоже, рассталась с мягкой игрушкой. Розовая кроватка стерегла теперь портрет некой звезды, под чьим затуманенным взором Джеймс за нее и взялся. Вытащил заколки из ее волос и спросил, лучше ей рукой или по-настоящему. У матери Джеймса ноги забинтованы, так что она почти не выходит из кухни. С сушилки над плитой, с подштанников мистера Грина капало в кастрюли миссис Грин. В выжженом Гайд-парке Лена вспоминала пустой дом, другие обои в цветочек и комнаты, запорошенные снегом.
— Ты о чем думаешь? — полюбопытствовал Джеймс.
— О доме, — ответила Лена.
— Скучно с тобой, — признался он.
— С тобой тоже, — заметила она.
Под конец каникул она сорвала портрет звезды с английских обоев в цветочек, и по этой причине Джеймс с ней расстался. Наконец-то добравшись до дому, она перед зеркалом в ванной постриглась под Полу Негри. Фотографию в качестве образца к зеркалу прицепила. Пола Негри в роли Гамлета, черно-белая и немая. Казалось, это не женщина, а сама бездонность.
— Ты попала под газонокосилку?
Четырнадцатилетний Людвиг Фрай в этот момент курил. Завидев учителя, бросил сигарету в кусты, а она увидела его лицо таким, каким оно станет в будущем. Смешок проник в самое сердце. Увидела руки — сильные, увидела глаза — синие. Мягкая скорлупка, жесткое ядрышко. Этот сумеет использовать свое обаяние. У других мальчиков все ровно наоборот. А этот однажды станет высокомерен, да он и теперь отчасти таков. Брюки длинные, хотя теплынь на улице.
— Ты кассету послушала?
Ей было семнадцать. Она покраснела.
Встретила его у кафе-мороженого «Венеция». И опять он тащит велосипед. Ему, видно, понравилось, как она переменилась. И опять ее загорелые ноги близко к колесным спицам, как год назад, опять тихий бассейн, дремлющий с открытыми водяными глазами, опять путь в гору и ослиная улыбка. После этого асфальт переходит в твердую землю. Опять дом, и только в саду новый щит с надписью. «Внимание, опасно для жизни!» — прочитал вслух Людвиг. И прислонил к щиту велосипед.
На крыше она сначала разделась сама, потом раздела Людвига. Мерзли, несмотря на жару, легли, прижавшись, потом он сверху, и трех минут не прошло. Иди-сюда-вали-отсюда-иди-сюда-вали-отсюда-иди-сюда. Он вошел на вали-отсюда. Яростно. Взгляд такой, что ресниц не видно. Оделся неспешно, неспешно встал и завязал шнурки на кроссовках двумя бантиками, как это делают маленькие дети.