Пелагея Марковна долго и неподвижно стояла у окна и смотрела на небо, и чем дольше она стояла и чем дольше молчала, тем страшнее делалось Лене.
— Мама, я схожу, — наконец сказала она.
— Да куда ты пойдешь в этакую ночь?..
— Нет, не могу я так. Пойду погляжу, хоть знать буду. — И Лена стала торопливо одеваться.
Между тем градины становились все больше и больше, и некоторые из них были с голубиное яйцо.
Когда Лена повязывалась платком, в сенях послышались шаги. Дверь отворилась, и в комнату вошел Анисим в тулупе, накинутом на голову.
— Лена тут? — сказал он, бросая тулуп в угол. — Лена, как же это… Это как допустить этакое… Ты на поле не была?
— Иду сейчас.
— Так и меня возьми. Гришка побег, да где мне за ним угнаться. А одному боязно. Робею я грозы-то…
— Сидел бы ты, дед, — сказала Пелагея Марковна, — Обожди, поутихнет.
— Как же усидеть? А может, мы там что и сделаем. — Анисим беспомощно развел руками. — Вот раньше помело за окно кидали, чтобы град кончился. — И он как-то невесело рассмеялся. — Несознательный был народ…
За окном послышался стук копыт. Кто-то спрыгнул возле избы и быстро вошел в сени.
— Председатель, — сказал Анисим прислушиваясь к шагам.
И правда, Павел Кириллович вошел в комнату. Был он весь мокрый, и штанины его, когда он шагал, чиркали одна о другую, как брезентовые.
— Чего не спите? — спросил он сердито, — Чего не спишь, Ленка?
— Я на участок пойду.
— Запрещаю тебе ходить, — сказал Павел Кириллович, глядя в ноги. — Ты ее не пускай, Марковна.
— А разве ее удержишь?
— А я говорю, не пускай!
— А что там, — закричала Лена, — побило, Павел Кириллович?
Председатель поднял на нее глаза.
— Ложись-ка ты, Ленка, — сказал он наконец, — ложись, дочка. Я еще там не был. Съезжу сейчас и расскажу. Может, и мимо пронесло. А ты ложись, чего тебе мокнуть. И ты бы спал, старый. Что вы все ровно с ума посходили?
Павел Кириллович круто повернулся и вышел. Лена побежала за ним. Пелагея Марковна бросилась за дочерью. У крыльца стоял Валет и вздрагивал от падавших на него градин. Вдруг он метнулся вбок. Из окна высунулось помело и шлепнулось в лужу. Снова поднялся ветер, и водяные прутья косо хлестали по стене избы.
— Куда выбегла? — сказал Павел Кириллович, схватив Валета за гриву и, подтянувшись, сел верхом. — Иди домой…
— А вы скоро? — отступая в сени, крикнула Лена.
— Через десять минут. — И председатель, шлепнув ладонью по мокрому крупу лошади, поскакал.
Лена и Пелагея Марковна вернулись в избу, Анисим с виноватым видом сидел у печи. — Не взял? — спросил он Лену. — Сейчас воротится — все узнаем. Так они сидели молча, как перед отъездом, сидели пять минут, десять, пятнадцать, прислушиваясь к шуму дождя, и бледные молнии освещали их. Павел Кириллович не возвращался. Через полчаса Лена, потеряв терпение, стала снова одеваться и повязывать платок.
— Никак едет? — оказала Пелагея Марковна.
Лена бросилась к окну. Дождь все еще шел, мелкий, противный.
Посреди дороги шагом ехал Павел Кириллович на своем Валете. Он проехал мимо избы Лены, даже не взглянув на окна, и скоро расплылся вместе с лошадью в хмуром дождевом тумане.
— Мама, все побило, все побило! — крикнула Лена и упала лицом в подушку.
20
В один из ярких летних дней Анисим вышел из своей избы и, прищурившись, поглядел на Медведицу.
Река искрилась.
На скамье сидел Огарушек и ел землянику, выбирая ее из берестяного лукошка. Пальцы его были розовые, и на них налипли похожие на звездочки земляничные листочки.
— Вкусно? — спросил Анисим.
— У нас в Великих Луках ягоды лучше, — ответил Огарушек.
— Знаю я, какая у вас ягода. Ты бы вот здешней малины отведал. Нет нигде такой малины, как у нас на свежих вырубках. Жирная ягода. Ее медведи страсть любят.
— Кто-то паром кличет, дедушка, — сказал Огарушек.
— Садится медведь возле малинника на задние лапы, ровно человек, и обсасывает ягоду, а листья выплевывает… Верно, кто-то приехал.
Анисим затрусил к парому, переехал на другую сторону и вскоре вернулся с Дементьевым, его двуколкой и жеребцом.
— Чего же вы позабыли нас, товарищ начальник? — говорил Анисим, подвязывая паром. — У нас на прошлой неделе беда стряслась.
— Знаю. Слышал. Никак не мог приехать. Я в другом районе был. Обком послал в отстающие колхозы.
— Вон как! А у нас тут наговорили, будто вас… как бы это сказать…
— С работы поперли?
— Не поперли, а так, вроде того…
— Хотели. Поругался я там с одним типом из-за вашей Зориной. Да вышло-то так: его сняли, а меня оставили.
— И слава богу!
Петр Михайлович вывел жеребца по откосу. наверх и остановился.
— Как живут у вас тут? Все по-прежнему?
— Ленка-то? По-прежнему.
— Почему именно Лена? — смутился Петр Михайлович. — Я обо всех спрашиваю. Как председатель, Мария Тихоновна?
— Ни с кем не гуляет, — продолжал Анисим. — Тихая стала… Видно, еще что-то надумывает. Позвать вам ее?
— Зачем же!
— Парень, — обратился Анисим к Огарушку, — беги до Зориных, да скажи, что Ленку начальство с района требует…
Огарушек побежал.
— Не придет она, — сказал Петр Михайлович.
— Придет. Дайте, я вашего коня привяжу. Чего вы его дергаете? Зачем без нужды дергать.
Дементьев посмотрел вдаль. Как изменилась по сравнению с прошлым годом Шомушка! На месте голых пустырей стояли новые избы, обнесенные палисадами и плетнями, возле заборов вместо лебеды и чертополоха белела ромашка, на шестах виднелись скворечни. Широкая улица сплошь заросла блестящей синеватой травкой.
Лена шла быстро — так быстро, что Огарушек не поспевал за ней. Но как только Дементьев стал смотреть на нее, она замедлила шаг.
— Какой вы черный, Петр Михайлович! — сказала она еще издали.
— Загорел, — ответил Дементьев, направляясь навстречу ей.
— А брови белые, — добавила она подходя.
— Выгорели, — сказал Дементьев.
Они поздоровались. Огарушек стоял рядом и с любопытством смотрел на них: чего это они оба стали какие-то неловкие…
— Вы знаете, Петр Михайлович, вся наша затея пропала!
— Нет, не пропала. Вы в «Красном пахаре» не были?
— Не была.
— Они там по-вашему шестнадцать гектаров засеяли.
— Откуда они узнали?
— Вы не станете ругать меня, Лена?
— Не стану.
Огарушек все стоял и слушал.
— Я весной, когда ездил к ним, все это рассказал. Извините, что самовольничал с вашей идеей.
— Это не моя идея. Это на Алтае делали…
— Да, но в ваших условиях вы первая…
— А как у них вышло?
— Прекрасно вышло. Сказать по правде, даже лучше, чем я думал… И теперь там называют этот клин зоринским клином… И еще в трех колхозах я рассказал — и там есть зоринские участки. Осенью прочтете в газетах и о себе и обо всем… Ну, а как вы тут с председателем?
— Хорошо с председателем… Жалко только его. Такой хороший человек, а один. — И Лена виновато взглянула на Дементьева.
Огарушек все стоял и слушал.
Лена медленно, словно разыскивая что-то на тропке, пошла вдоль берега. Дементьев так же медленно пошел за ней. Они вышли на дорогу, и ничего не говоря друг другу, свернули на нее. До самого горизонта один за другим тянулись холмы. Дорога виляла среди этих холмов, забиралась на вершины, опускалась в низины и далеко, на самом дальнем лиловом холме виднелась белой извилистой ниткой. Тянулась она за горизонт и дальше — за тридевять земель.
А Лена и Дементьев шли, изредка касаясь друг друга, шли, ничего не говоря, по этой бесконечной, ровной и чистой дороге.