Вечер того же дня.
– Здравствуйте, Владимир Ильич. Разрешите, я войду?
Сталин стоял на пороге, опустив голову и избегая смотреть сидевшему за рабочим столом вождю в глаза. Несмотря на поздний час, Ленин продолжал работать. Что-то писал. Впрочем, Ленин умел продуктивно работать в любое время суток.
Он писал, опустив большую лобастую голову. Писал быстро, крупным разборчивым почерком, почти без помарок – как он умел. Горела настольная лампа под зелёным абажуром, оставляя верхнюю часть ленинского лица в тени, но Сталин всё равно ощутил, как взгляд вождя ощупал его ссутулившуюся фигуру.
– Здравствуюте, Иосиф Виссарионович. Чем обязан визиту в столь поздний час? Проходите, садитесь. Слушаю вас.
Сталин неловко прошёл через комнату, опустился на стул и только тогда осмелился поднять голову и взглянуть Ленину в лицо. Но тот даже не смотрел в его сторону, внимательно перечитывая только что написанное. Не поднимая головы, Владимир Ильич спросил:
– У меня мало времени, товарищ Сталин. Давайте сразу к делу. В чём причина вашего визита?
Тон вождя был донельзя сух и официален. Да, вот я уже для Старика и не Коба, – подумалось Сталину. Он поёрзал на стуле и, как будто прыгая в пропасть, бухнул:
– Я пришёл просить прощения, Владимир Ильич.
Ленин вскинул голову. Взгляд его вонзился прямо в сталинские зрачки. И Сталин, под тигриным взглядом которого у людей частенько слабели ноги в коленках, почувствовал, что сам цепенеет под этим ленинским взглядом, что эти маленькие, глубоко посаженные глаза-буравчики уже добрались до самых глубин его души и её, сталинскую душу, препарируют, и скрыть что-либо под этим взглядом невозможно. Он вдруг почувствовал себя, ни много, ни мало, кроликом под взглядом удава. Стремясь уйти от этого ощущения, Сталин быстро заговорил:
– Владимир Ильич, поверьте, я по-прежнему самый преданный ваш сторонник. Поймите, вас здесь не было, всё легло на нас с Каменевым, вот я и не решился на прямую конфронтацию с правительством. Боялся дискредитировать партию. К тому же Каменев, вы же знаете, он в марксизме – не мне чета. Я и пошёл за ним. А так только вас и ждал – сам боялся чего-нибудь предпринимать. Чтобы не наломать дров.
– В самом деле?, – тон Ленина был сух и саркастичен, – Помнится, при Тифлисском ограблении ты не боялся проявить инициативу. И прекрасно справился. Что же изменилось? Стареешь?
Ну, слава Богу, уже хотя бы не на “Вы”, – с облегчением подумалось Сталину, – поругает и простит. Повинную голову меч не сечёт.
– Так там же было ваше прямое указание – осуществить экс. Партии требовались деньги. На мне лежала только техническая сторона. А в таких делах да, я понимаю намного больше Каменева.
– А тут, значит не было моих указаний?, – тон Ленина стал чуть теплее, но до дружеского было ещё далеко, – Тебе что, не зачитывали телеграмм из Цюриха? Или ты внезапно оглох? А теперь, видать, почитал мои статьи в “Правде”, послушал разговоры на улицах и наконец после заседания ЦК что-то понял?
Сталин снова покаянно опустил голову. Честно говоря, так всё и было. Старик, как всегда, видит его насквозь.
Потолкавшись среди митингующих у особняка Кшесиньской, он понял, что, во-первых, обсуждают практически только ленинские статьи, а во-вторых, массы полностью их поддерживают. ЦК сильно рисковал остаться на задворках событий. Вместе с ним, Сталиным.
Так, надо полностью покаяться. От Старика ничего не скроешь. Как говорят “на семь аршин под землёй видит” – это про него. Он вздохнул и снова заговорил:
– Владимир Ильич, я должен ещё признаться. Не вините нынешних членов ЦК. Это мы с Каменевым виноваты. Они до нашего появления следовали всем вашим указаниям из Цюриха. Просто нам противиться не смогли. Каменев в поезде сумел меня убедить, я вам говорил. А Шляпников долго сопротивлялся … но не сумел до конца, – ещё тише проговорил Сталин, съёживаясь на стуле под внимательным ленинским взглядом.
– Ну допустим. А почему пришёл только сейчас? Почему пятого выступал против меня в ЦК? Почему тебе потребовалось, чтобы я выкинул тебя из редакции для того, чтобы прийти? Признаться, я ждал, что ты одумаешься сам и придёшь раньше. А сейчас не знаю, что с тобой и делать.
– Владимир Ильич, поймите, я же кавказец, да ещё и абрек. У нас для мужчины отказаться от того, что им было сказано – это почти “потеря лица”. Я стараюсь выдавить из себя кавказца, но пока получается не всегда.
– И архискверно! – Ленин сурово глядел на него, – Если ты – кавказец, то и езжай на свой Кавказ и там разбойничай … или что там ты ещё умеешь. А здесь мне нужен большевик!