Впрочем, верно и то, и другое – Чернов состоял и в правительстве, и в Петросовете.
В общем, Александра Первого за сто с лишним лет до этого приглашали взять власть намного вежливее.
Вождь эсеровской партии не мог скрыть своего страха перед толпой. У него дрожали руки, смертельная бледность покрывала перекошенное лицо, седеющие волосы были растрёпаны.
Неожиданно появился Троцкий, настроенный, похоже, весьма решительно.
Подойдя к автомобилю, он лихо вскочил на передок и, как на импровизированной трибуне, широким энергичным взмахом подал сигнал к молчанию. Все стихли, воцарилась мертвая тишина.
Громким отчетливым металлическим голосом Троцкий произнес короткую речь Ничего особо нового речь не содержала. Обычные характерные для тех времён лозунги, смешанные с комплиментами слушателям за их решительные действия, разумеется, продиктованные благородными намерениями.
– Товарищи кронштадтцы, краса и гордость русской революции! Я убеждён, что никто не омрачит нашего сегодняшнего праздника, нашего торжественного смотра сил революции ненужными арестами.
Закончил Троцкий спич призывом соблюдать революционную законность, после чего грозно вопросил:
– Кто за насилие над Черновым, пусть поднимет руку!
Никто, разумеется, не шелохнулся.
– Гражданин Чернов, вы свободны, – торжественно возгласил Троцкий, оборачиваясь всем корпусом к министру земледелия и жестом руки приглашая его выйти из автомобиля. Тот был ни жив ни мертв.
Лидер большевиков в Кронштадтском Совете Раскольников помог Чернову сойти с автомобиля. С вялым, измученным видом, нетвердой, нерешительной походкой тот поднялся по ступенькам и скрылся в вестибюле дворца.
Удовлетворенный собой Троцкий ушел вместе с ним.
Толпа ещё некоторое время безмолвствовала.
Нет, все ощущали огромное желание насаждать революционную законность, но не знали – куда бежать и что для этого насаждения делать. Таков уж был магический эффект от ораторского таланта Троцкого.
Подозреваю, что если бы Лев Давидович поставил своей целью отправить их на германский фронт, все уже неслись бы со всех ног сражаться с немцами.
Впрочем, у демонстрантов уже намечались проблемы не менее серьёзные, но абсолютно реальные.
Временное Правительство находилось у власти уже четыре месяца и чувствовало себя гораздо увереннее, чем, скажем, в апреле.
Как и сторонники правительства. Поэтому уже четвёртого числа к вечеру верные законной власти воинские части приступили к ликвидации беспорядков.
Узнав по телефону об аресте Чернова и насилиях моряков в Таврическом дворце, Половцов решил, что пора перейти к активным действиям. Он приказал полковнику конноартиллерийского полка Ребиндеру с двумя орудиями и под прикрытием сотни казаков Первого Донского полка двинуться на рысях по набережной и по Шпалерной к Таврическому дворцу и после краткого предупреждения, или даже без него, открыть огонь по толпе.
Ребиндер, достигнув пересечения Шпалерной с Литейным проспектом, был обстрелян с двух сторон. На Литейном мосту ему противостоял десяток каких-то личностей в арестантских халатах с пулемётом.
Ребиндер, не долго думая, приказал снять орудия с передков и открыть ответный огонь. Один снаряд разорвался у Петропавловской крепости. Другим был нечаянно разогнан митинг у Михайловского артиллерийского училища (а что делать, митинговали везде, куда ни стреляй – попадёшь в какой-нибудь митинг). Третий попал. Восемь человек полегли на месте, а остальные разбежались.
Толпа у Таврического дворца, услышав близкий артиллерийский огонь, после чего попав под винтовочный обстрел и узрев решительно настроенных донских казаков, панически разбежалась во все стороны.
И всё! Бунт был подавлен! Как известно, революцией называют восстание, увенчавшееся победой. В противном случае это – бунт или мятеж.
События четвёртого июля ясно показали, что солдаты, матросы и рабочие, выступившие на стороне большевиков, рисковать пролить кровь не желали ни за какие коврижки.
Одно дело горлопанить на митингах или оскорблять безобидного штатского – и совсем другое – противостоять настоящим профессиональным воинским частям, которые не задумаются открыть огонь, в том числе и из пушек. Конечно, надо тикать – они ж попасть могут!
Боеспособность распропагандированных большевиками солдат, да и кронштадтских матросов, оказалась нулевой.
Кстати, Ленин (по зову ЦК, наверное) уже четвёртого июля вернулся в Питер. Чтобы вместо победных реляций узнать о разгроме выступления и понять, что придётся переходить на нелегальное положение.