Взгляд главы домкома встретили как будто два винтовочных дулах, в которые превратились глаза Маркина. Просто мрачным, как обычно, взор матроса назвать было уже нельзя, в нём сквозила откровенная ненависть.
Пётр внутренне ухмыльнулся, не подавая вида и ответил.
– Всё вы прекрасно понимаете … товарищ, – слово "товарищ" было выделено интонацией. Солдат как бы противопоставлял его обращению "господа", постоянно используемому председателем. – Вы что, желаете, чтобы Петроградский Совет прислал специальную комиссию, которая перетряхнёт всё в вашем доме, в том числе все бумаги и побеседует с каждым жильцом? И примет меры по каждой жалобе?
На сей раз Пётр выделил интонацией слова " примет меры", заставив председателя задуматься – какие же меры будут приняты. Почему-то это немедленно ассоциировалось в его мозгу с вгоняющим в дрожь угрожающим взглядом Николая. Председатель был побеждён.
– Я всё понял, товарищи, – торопливо заговорил он, – Я немедленно приму меры. Конечно, такое отношение к семье героя недопустимо. Моё упущение. Заверяю вас, подобное не повторится.
– Ну вот давно бы так, – улыбнулся Пётр, поднимаясь со стула и давая знак матросам – достаточно, уходим.
У дверей Маркин повернулся и ещё раз ожёг председателя взглядом. Не забывай, мол, а то вернусь, и так просто не отделаешься.
Лев Давидович первое время не мог понять, почему отношение к нему и его семье столь радикально изменилось.
Блокада прекратилась, точно кто-то снял е ё всемогущей рукой. Старший дворник при встрече с Наташей кланялся ей тем поклоном, на который имели право только самые влиятельные жильцы. В домовом комитете стали выдавать хлеб без задержки и угроз. Перед носом никто не захлопывал больше с грохотом дверь.
Троцкий начал что-то понимать только когда дворник после подобострастного поклона при встрече попросил его передать поклон "вашим матросикам", а сын как-то невзначай похвастался, что в гимназии все завидуют его дружбе с героическим революционными матросами.
После расспросов Лёвушка, не видя причин скрывать, рассказал о недавнем визите в гимназию своих друзей из Петроградского Совета, а когда отец спросил – не рассказывал ли Лёва кому-нибудь о их житейских проблемах, сообщил, что никому, только как-то поделился со своим другом Николаем.
Для Льва Давидовича всё сразу встало на свои места. Да уж, молчаливый матрос вполне мог принять обиды, наносимые семье ближе к сердцу, чем свои собственные.
На заданный прямой вопрос Николай честно ответил:
– Да заходили как-то … по дороге … поговорили чуток … а что … будут большевиков … уважать … вам же не до этого … а нам в радость … помочь.
– Хорошенькое "по дороге", – развеселился Лев Давидович, – дворник при встрече как князьям каким-нибудь кланяется, а председатель домкома только что "чего изволите" не спрашивает. Вы что там творили?
– Да ничего … объяснили кой-чего … они знать должны … большевиков не замай … а Троцкого особенно.
– Да уж, объяснили, вижу. Но вообще-то спасибо тебе, Николай. Я уж не знал, что и делать. Съезжать хотел, да где ж сейчас в Питере жильё найдёшь.. Но уже не нужно. Ещё раз тебе спасибо.
– Да ладно, – засмущался Маркин, – мы завсегда … только скажите.
– Да? Послушай, а ты сможешь ещё в одном деле помочь? Только тут потруднее будет. Даже не знаю – сможешь ли.
– Всё, что в наших силах … сделаем … Говорите … что надо-то?
– Понимаешь, нам газету Совета печатать стало негде. Владельцы типографий все сплошь отказали, как Совет большевистским стал. Не хотят печатать, буржуи.
– Понял … да, это потруднее будет … но попробуем … помозговать нужно.