Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Ленин. Алгоритм революции и образ будущего
Предисловие
Казалось, юбилей революции — формальное мероприятие. Но, внимательно приглядевшись, обнаруживаешь под золой и руинами разгорающееся пламя. Все размышления и обсуждения в России сегодня сконцентрированы на процессах в нашем обществе и государстве. Но все сильнее ощущение, что наша нынешняя драма связана с русской революцией, которая не закончена. Понять эту связь жизненно необходимо.
Подойдя к этой теме, я был поражен тем, как мало мы знаем о главном в революции. Схематизация эпизодов и результатов упустила важные срезы этой системы — типы знаний и мышления главных общностей, которые произвели революцию. После 1950-х гг. поколение советских стариков сошло со сцены, и следующее поколение было индоктринировано «идеологами». XX съезд произвел «убийство харизмы» революции. Старшие поколения «переварили» эту травму, но замолчали, а новое городское поколение отличалось вольнодумством. Требовалось обновление языка и логики системы легитимации СССР, но этого не произошло, обществоведение было не на высоте.
При этом ни интеллигенция, ни другие социальные группы и не думали разрушать СССР. Хотели только, как лучше! Наслаждались морализаторством, а меру и расчеты отбросили. Не ожидали, что перестройка совершит «убийство образа» уже и советского строя. Идеологи имели сильные средства. Их пиррова победа всех загнала в экзистенциальную ловушку — и нас, и их.
Большинство приняло ликвидацию СССР как тяжелую утрату, 75% определили приватизацию промышленности как грабительскую, то есть осознали приватизацию как зло. Члены КПСС после запрета этой партии в массе своей не стали антикоммунистами. Да и почти все население было оскорблено — издевательством с референдумами и провокациями, воровством и безумным гламуром меньшинства, непрерывным враньем телевидения и пр.
Работа над материалом этой книги серьезно изменила для меня образ движения сознания, решений и действий нашего общества. И с этим образом глубинно связаны процессы, которые погрузили нас в трясину. В этом мы обязаны разобраться. Я начну с короткого субъективного суждения.
Конечно, личные воспоминания неубедительны, но все-таки это сообщения. Я стал осознавать себя осенью 1941 г., когда детей повезли в эвакуацию, в Казахстан. Нас и еще семью поселили в избе, где жил старик с внучкой.
Мне было три года, я бегал по деревне с мальчишками. Не раз в деревне женщины и старики выбегали из изб, чтобы меня спасти — то гуси или бараны, то бык оторвался. Меня хватали, уносили и учили. Эти люди меня, по сути, наставили на путь жизни (так я потом понял). Для меня деревня стала большой семьей, и я был уверен, что и вся наша страна такова: куда бы я ни пошел, люди будут для меня как семья. Со временем были трудности, но это чувство не пропало, хотя сейчас мы переживаем болезненный кризис.
Мой дед был семиреченский казак, у него было семеро детей. В поле работали и сыновья, и моя мать, с пяти лет. Его сыновей и мою мать приняли в гимназию, но в 1917 г. ее забрали в школу станицы — учительницей (в 15 лет). Старший брат учился на учителя, вернулся большевиком, в 1918 г. он организовал ячейку комсомола из своих братьев, сестер и друзей. После Гражданской войны все семеро разъехались и прошли вузы — гражданские и военные, все вступили в партию. Старший, Павел, стал ученым, разрабатывал водные реформы в Средней Азии и Монголии. Перед войной сыновья купили отцу дом под Москвой, где мы с ним и пережили конец войны.
Он с моей матерью стали для меня главными воспитателями. Он был человеком добрым и умным, носителем советского мировоззрения. Он мне, пятилетнему, очень просто передал эти смыслы, хотя не сказал ни слова из политики. И при этом он уважал монархию и очень многое мне объяснил. Его сыновья тоже мне очень многое прояснили (отец погиб в 1945 г.).
Старший дядя мне рассказывал, что такое противоречия — на примере воды в Азии, как понять потребности и права, как прекратить войны из-за воды и что такое культура и религия. И когда в 1977 г. уже я работал в Монголии (мы готовили группу сотрудников в АН и к нам в аспирантуру), президент АН Монголии и несколько старых академиков узнали, что я его племянник, приходили ко мне и рассказывали, как много он им помог в 1930 и 1940-е гг. Этими рассказами они много разъяснили — мой дядя умер в 1956 г., а они говорили о нем как о живом, как будто он все еще с ними работает.
Другой дядя, Николай, приехал на крыше вагона в Москву учиться математике — его мечта. Но через год был призыв в авиацию, и он пошел в училище, стал классным военным летчиком. Школьником я ездил к нему на каникулы на базу стратегической морской авиации. И он, и молодые летчики много объяснили — как человек должен управлять своим организмом, разумом и воображением, а также техникой. А еще он как командир (значит, психолог и социолог) объяснил мне, что каждое поколение летчиков и персонала — разное. Их когорты очень динамичны — культура, взгляды, вкусы, потребности. И чтобы они, новые, действовали в жестких рамках их миссии, надо непрерывно изучать молодежь и подтягивать структуры и все общество, обновлять форму, и это очень сложная работа командиров. Он мне это объяснял на аэродроме и на ученьях в 1953 г., и это мне врезалось в память.