Мрачное предзнаменование гигантской дуэли между европейскими правительствами это не мрачная туча на революционном горизонте, а добрый сигнал западному социализму вне зависимости от того, какое из двух «цивилизованных» государств подорвёт в войне свои силы. Лучше всего будет, если смертельное ранение получат оба противника.
Поражение России в Центральной Азии будет означать конец царизма, которое пережило убийство царя, но не сможет выдержать поражения военной машины. Царизм тесно смыкается со своей военной структурой. Власть царя и военный аппарат – части одного механизма. Классы аристократии и буржуазии слишком трусливы, чтобы действовать в согласии, что позволяет нигилистам взрывать бомбы, но именно аристократы и буржуазия проникнут в новую власть, уже конституционную, уже парламентскую, уже западническую. Первым и неизбежным результатом политической революции в Санкт-Петербурге станет освобождение рабочего класса в Германии. Свободная от московского кошмара, уверенная, что казаки больше не придут по приказу Александра на помощь драгунам Вильгельма, социалистическая демократия в Германии сможет торжествовать, устроив пролетарский восемьдесят девятый год на развалинах империи железа и крови. При этом поражение царизма – и царские газеты вынужденно это признают – будет означать не только банкротство России, но и в гораздо большей степени пошатнёт основы всего капиталистического миропорядка.
Ура войне! Пусть исчезнут последние опасности мира! Да свершится судьба! Через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки. И пусть в их битве проиграют обе стороны![168]»
При всём уважении к личности Жюля Гёда и его несомненным талантам, следует сказать, что этой сагой он сыграл дурную шутку и над самим собой и над социализмом. Через тридцать лет Гёд (и я последний упрекнул бы его в этом) стал министром в коалиционном кабинете Священного Союза и Национальной Обороны, сформированного для ведения войны, в которой Франция сражалась бок о бок с «московским милитаризмом» и «английским меркантилизмом» против империалистического милитаризма Германии, единственного гаранта германской независимости (выражения Жюля Гёда дословно совпадают с манифестом 93 немецких учёных и содержанием реакционных изданий по другую сторону Рейна на всём протяжении войны). Это, конечно же, личная проблема Гёда, но и всё остальное содержание приведённой выше цитаты столь же здраво, начиная с пророчества «через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки», и заканчивая моральной позицией, по которой социализм ставится вровень с монархизмом, оппортунизмом и радикализмом: пока радикализм, монархизм и оппортунизм кричат «катастрофа» ещё до начала ужасных проявлений конфликта, социализм радостно ожидает «революционного танца», приветствует войну и заявляет с удовлетворением, что «последние опасности мира исчезли».
Худший враг социализма не мог бы скомпрометировать социализм больше. К счастью, подобные рассуждения не так часто встречаются в социалистической литературе. Следует, однако, заметить, что в сочинениях Маркса и Энгельса, особенно в их частной переписке, отдельные периоды оживлены тем же духом, который направлял перо Жюля Гёда – одного из чистейших марксистов. Отцы-основатели тоже любили время от времени обронить слово катастрофа, иногда в национальных интересах, иногда в интересах «революционного танца».
Ленин распознал правду в рассуждениях о разных классах войны и объявил себя сторонником мнения Карла Маркса. В 1915 году Ленин писал: «Прежние войны, на которые нам указывают, были «продолжением политики» многолетних национальных движений буржуазии, движений против чужого, инонационального, гнета и против абсолютизма (турецкого и русского). Никакого иного вопроса, кроме вопроса о предпочтительности успеха той или другой буржуазии, тогда и быть не могло; к войнам подобного типа марксисты могли заранее звать народы, разжигая национальную ненависть, как звал Маркс в 1848 г. и позже к войне с Россией, как разжигал Энгельс в 1859 году национальную ненависть немцев к их угнетателям, Наполеону III и к русскому царизму[169]». С другой стороны Ленин возразил Гарденину, указавшему на то, что он назвал реакционным шовинизмом Маркса в 1848 году: «Мы марксисты всегда были за революционную войну против контр-революционных государств». Ленин и Зиновьев[170] во всей своей швейцарской пропаганде опирались на доказательство принципиальной разницы между «империалистической» войной 1914-1918 годов и «национально-освободительными» войнами прежних дней, в особенности войной 1870 года, когда «проведённая унификация Германии сыграла важную и исторически прогрессивную роль» (Зиновьев)[171].
168
Шарль Раппопорт «Жан Жорес» второе издание 1916. Стр. 369-371. Я цитирую Жореса по этой книге.
171
Было бы интересно узнать, что те французские социалисты, которые заигрывают с большевизмом, думают о «принципиальной разнице» войн 1914 и 1870 годов. Считают ли они войну 1870 года «исторически прогрессивной».