«Иногда ухудшение настроения — довольно-таки изменчивого (жирный курсив везде мой. — С. К.) в тюрьме — зависит просто от утомления однообразными впечатлениями или однообразной работой, и достаточно бывает переменить её, чтобы войти в норму и совладать с нервами…»[51]
Но в том же письме есть и ещё одно признание, хорошо показывающее подлинного Ленина и его духовное величие, естественно и без усилий с его стороны поднимающее его над средой. Ленин, советуя сестре, как лучше организовать свою жизнь в заключении, пишет:
«Надеюсь, что благодаря этому ты будешь хоть иногда забывать об обстановке, и время (которое обыкновенно в тюрьмах летит быстро, если нет особо неблагоприятных условий) будет проходить ещё незаметнее…»
Для кого-то время тянулось, а для Ленина, оказывается, летело!
Почему?
Да потому, что оно пролетало для него в постоянной работе ума и души, не забывающих и о сохранении крепости телесной.
Кто-то с молодости, как личность, угасает, ни разу не вспыхнув…
Кто-то — тлеет.
Ленин же всегда ровно горел. И это — не избитое образное сравнение, а точное определение повседневного состояния души Ленина в любых условиях.
ЗАДУМАЕМСЯ вот над чем…
Одновременно с Лениным в «доме скорби» на Шпалерной находились десятки «политических» — сверстников Ленина. И многие из них претендовали, тем более — по молодости, на роль вожаков, лидеров, «теоретиков»… Но кто из них мог похвалиться по выходе из заключения той горой бумаг, которую исписал в тюрьме Ленин, готовя и подпольные листовки (!), и статьи, и материалы для будущей научной работы?
Бумаг в ленинской одиночке было так много, что он с какого-то момента стал засовывать «крамольные» листики в пухлую стопу статистических выписок, резонно полагая, что жандармам при периодических обысках камеры будет лень всю эту стопу пересматривать. Сестра Ленина — Анна Ильинична, вспоминала, что и до тюрьмы, и после брат смеялся: «Нет такой хитрости, которой нельзя было бы перехитрить».
Одна из удачных хитростей пришла во взрослую жизнь из детской игры в «тайны». Ленину, как перенёсшему в прошлом воспаление лёгких (он и за границу-то ездил официально по поводу лечения и действительно лечился в санатории), выхлопотали молоко. И вот он стал — как в детстве, но уже не играя, — писать нелегальные тексты молоком между строк книг, получаемых с воли и возвращаемых обратно. Написанное проявлялось после нагревания на лампе. Наливались «чернила» в маленькие «чернильницы» из чёрного хлеба, которые можно было легко при необходимости проглотить. Позднее Ленин шутил, что как-то ему пришлось за день съесть шесть «чернильниц».
А ведь для всего этого требовалось самообладание, да и мужество — если бы написанные Лениным в камере тексты листовок и т. п. попали в руки следствия, могло запахнуть не предполагавшейся ссылкой, а каторгой!
Впрочем, Владимир Ульянов недаром зубрил нормы римского права, гражданского права, полицейского права, уголовного права и судопроизводства, сдавая экстерном на кандидата юридических наук! Теперь он, попав в руки политических врагов, был предупреждён и вооружён.
Жандармы это понимали, хотя и не знали ещё, насколько их подследственный опасен для строя, ими охраняемого!
Однако вообще избежать наказания Ленину, как и его товарищам по руководству «Союза борьбы», не получалось. Несмотря на все ленинские «нет», по русской поговорке: «На нет и суда нет» — выйти, конечно же, не могло. По сравнению с «цареубийцами»-народовольцами социал-демократов наказывали, как правило, сравнительно легко, но и по головке не гладили.
Обличающие улики — хотя и немногочисленные — имелись налицо, и 20 января 1897 года было подписано «высочайшее повеление» о высылке, а 13 февраля 1897 года всех руководителей «Союза» осудили на разные сроки ссылки: Малченко — в Архангельскую губернию, Потресова — в Вятскую губернию, остальных — в Восточную Сибирь.
В разные дальние углы Сибири должны были ехать Запорожец, Ванеев, Сильвин, Старков… Мартова, как еврея, загнали в самый северный пункт — в Туруханск, куда в десятые годы XX века сослали Сталина. Эти края были отделены от мира топями и болотами, и всё время ссылки связь с Мартовым поддерживалась лишь письменно.
Ульянову и Кржижановскому, получившим три года под гласным надзором полиции, местом ссылки был назначен достаточно здоровый Минусинский округ Енисейской губернии.