Как-то в эмиграции на улице я признался одному своему знакомому:
– Люблю путешествовать, особенно вместе с Надей.
– Ну уж, – грубовато засмеялся мой собеседник, – нашли что интересного… Я понимаю вдвоем, это да…
Он хотел еще продолжить, но я тогда покраснел и перебил его:
– Как? С женой-то не интересно?.. А с кем же тогда интересно?.. Эх, вы…
Быстро вскочил на велосипед и уехал прочь, оборвав таким образом этот пустой и неинтересный разговор.
В домашнем хозяйстве я также не стеснялся выполнять некоторые обязанности, которые принято считать чисто женскими: я пришивал пуговицы, чистил одежду и многое другое. Наденька во всем помогала мне, а я ей. Ссылка, знаете ли, к дисциплине приучает быстро. И почему бы и не помочь супруге? Однажды я услышал, что к чаю нет хлеба, и возмутился:
– Ну, уж за хлебом это я пойду! Почему ты, Надя, мне раньше этого не сказала? Должен же я принимать участие в хозяйстве…
А бедняжка Надежда Константиновна так не хотела меня отвлекать от работы, что с ног бы сама валилась, а все сама бы выполнила и по дому и мне помогла.
У меня также сердечные отношения сложились и с матерью Нади – Елизаветой Васильевной. Мне приятно было для обеих этих женщин делать хоть сколько-нибудь полезные вещи. Жена все время вспоминала такой случай: «Раз как-то сидит мать унылая. Была она отчаянной курильщицей, а тут забыла купить папирос, а был праздник, нигде нельзя было достать табаку. Увидал это Володя. «Эка беда, сейчас я достану», – и пошел разыскивать папиросы по кафе, отыскал, принес матери». Пустяк скажите? А ведь из таких вот «пустяков» вся жизнь складывается! Так наши близкие видят нашу заботу о них. В таких, казалось бы, простых и незамысловатых проявлениях.
А с нашей кочевой жизнью, с ссылками да переездами только такой малостью и можно было сердца родных теплом наполнять. По чуть-чуть, по капле пока возможность предоставляется.
Что же касается Арманд, то о нашей близкой дружбе с Инессой ходило множество толков. Но я всегда считал, что эта тема должна быть запретной для общественности.
Конечно, я не мог не обратить внимания на дочь оперного певца, француженку по происхождению, выросшую в России, и просто ослепительно красивую женщину, которая была настоящей бунтаркой в душе. Уж слишком яркой, темпераментной и необычной она была! К моменту нашего знакомства у нее родились уже пятеро детей. И она была вполне состоявшейся особой.
Женщины-революционерки обычно считали «хорошим тоном» избегать украшений, духов, и вообще выражать пренебрежение к своей женственности. Инесса же напротив – ярко выделялась среди них своей красотой и обаянием. Мы тогда шутили, что ее стоит включить в учебники по марксизму как образец единства формы и содержания…
В письме ко мне в 1913 году Инесса кратко описывала историю наших личных отношений, начавшихся в Париже. И вначале это действительно были просто товарищеские и дружеские отношения – «без поцелуев».
«Я тогда совсем не была влюблена в тебя, – писала мне Арманд, – но и тогда я тебя очень любила… Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н. К. (Надеждой Константиновной). В одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала особенно дорога и близка лишь недавно. А я ее полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и нежность. В Париже я очень любила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сядешь около ее стола – сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях. Может быть, иногда и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Только в Longiumeau (Лонжюмо) и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе…»
Тогда я ничего этого не замечал. И узнал о ее переживаниях и раздумьях только в 1913 году из этого письма. Наши отношения перерастали в нечто большее настолько постепенно, что я и не замечал, как прочно переплетаются судьбы – моя, Инессы и Наденьки. Хотя, когда Инесса была рядом, я каждый раз ощущал сильный энергетический импульс – словно разряд электричества меня прошибал при виде этой женщины.
В Париже мы с Арманд часто бывали вместе в кафе на авеню д’Орлеан. И много часов разговаривали там о наших общих делах, и я не спускал глаз с этой милой француженки.
Жена как-то вспоминала, как мы втроем проводили время в Кракове в 1913 году: «Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса. Мы с Ильичем и Инессой много ходили гулять. Зиновьев и Каменев прозвали нас «партией прогулистов». Ходили на край города, на луг (луг по-польски – блонь). Инесса даже псевдоним себе с этих пор взяла – Блонина».