Нет необходимости разъяснять, что первые поколения революционеров еще крайне неясно ставили перед собой этот вопрос. В тех группах, которые поднимались против царизма, они видели прежде всего нечто единое — народ. Разделение на работников умственного и физического труда, хотя оно и не могло оставаться незамеченным и на этой стадии, не имело, однако, решающего веса, ибо понятие "народ" имело с классовой точки зрения еще очень нечеткую физиономию и из среды интеллигенции к движению примкнули пока еще лишь действительно честные революционеры, которые неколебимо стояли на том, что нужно идти в народ и служить только его интересам.
При всех особенностях революционного движения в этот период на ход событий и соответственно на историческую перспективу, исходя из которой революционеры оценивали события, не могло не оказывать своего влияния развитие Европы. И здесь с неизбежностью возникал вопрос: является ли европейское развитие, развитие капитализма, неотвратимой судьбой и для России? Должна ли и Россия пройти через ад капитализма, чтобы найти в социализме свое спасение? Или же она сможет вследствие своеобразия своих условий, вследствие того, в частности, что еще сохраняется сельская община, перескочить через эту стадию развития и найти прямой путь от первобытного коммунизма к коммунизму развитому?
Ответ на этот вопрос вовсе не был тогда настолько сам собой разумеющимся, как он представляется нам сегодня. Даже Энгельс, отвечая на него, писал еще в 1882 году, что, если русская революция одновременно вызовет европейскую пролетарскую революцию, "современная русская общинная собственность на землю сможет явиться исходным пунктом коммунистического развития".
Здесь не место даже в общих чертах обрисовывать историю теоретической борьбы, шедшей вокруг этого вопроса. Мы должны лишь взять эту проблему в качестве нашего исходного пункта, потому что в связи с ней Россией был поставлен вопрос о том, какой класс станет ведущим в грядущей революции. Ибо совершенно очевидно, что признание сельской общины в качестве исходного пункта и экономической основы революции неизбежно делало крестьян ведущим классом общественного переворота. И в соответствии с этой отличной от Европы экономической и социальной базой революция была бы вынуждена искать в качестве своего теоретического обоснования нечто отличное от исторического материализма, представляющего собой не что иное, как понятийное выражение неизбежного перехода от капитализма к социализму, который общество совершает под руководством рабочего класса. Спор относительно того, должна ли Россия пойти по пути капиталистического развития или же капитализм неспособен развиваться в России; далее, разногласие научно-методического характера — является ли исторический материализм общезначимой теорией общественного развития; и, наконец, дискуссия вокруг вопроса о том, какой общественный класс призван стать действительной движущей силой русской революции, — все это вращалось вокруг одного и того же вопроса, все это были идеологические формы выражения процесса развития русского пролетариата, то есть те или иные моменты процесса становления его идеологической (и соответственно тактической, организационной и т. д.) самостоятельности по отношению к другим общественным классам.
Это был длительный и болезненный процесс, который приходится переживать каждому рабочему движению. Специфически русскими здесь были только отдельные проблемы, на которых сказались своеобразие классового положения и самостоятельность классовых интересов пролетариата. (В Германии рабочий класс находился на этой стадии в период Лассаля — Бебеля — Швайцера, и единство Германии являлось при этом одним из решающих вопросов.) Однако именно эти специфические, локальные проблемы должны как таковые найти свое правильное разрешение, если речь идет о том, чтобы пролетариат добился самостоятельности своих классовых действий. Самая лучшая теоретическая выучка, если она застревает на уровне всеобщих истин, не принесет здесь решительно никакой пользы. Для того чтобы стать практически действенной, она должна найти свое выражение в решении именно этих специфических проблем. (Так, например, пламенный интернационалист Вильгельм Либкнехт, непосредственный ученик Маркса, находил правильное решение подобных частных вопросов не чаще и не вернее, чем куда более путаные в чисто теоретическом отношении лассальянцы.) То, что является специфически русским в этой ситуации, состоит в следующем: эта теоретическая борьба за самостоятельность пролетариата, за осознание его ведущей роли в грядущей революции нигде не находила такого ясного и однозначного решения, как именно в России. Благодаря этому русский пролетариат смог избежать, в большей их части, те колебания и отступления (не в конкретных итогах классовой борьбы, где они неизбежны, а в теоретической ясности и тактически-организационной правильности рабочего движения), которые мы наблюдаем во всех без исключения развитых странах. Он смог, по крайней мере его наиболее сознательный слой, развиваться в теоретическом и организационном отношении настолько прямо и четко, насколько было развито движимое экономическими силами российского капитализма его объективное классовое положение.