Это может вызвать конфликты, если противоречия действительности вырастают до взаимоисключающих противоположностей, и каждый участвующий в таких конфликтах человек должен разрешать их в самом себе. Но существует принципиальное различие, возникает ли конфликт между убеждениями и чувствами индивидуума, заложенными в действительности, в его отношениях, или же человеку приходится переживать конфликт как угрозу его внутреннему человеческому существованию. Конфликта этого рода у Ленина не бывает никогда. Гамлет, в качестве высшей похвалы, говорит Горацио: "...благословен, чья кровь и разум так отрадно слиты, что он не дудка в пальцах у Фортуны, на нем играющей". Кровь и разум: их противоположность, равно как их единство, проистекает лишь как непосредственно-всеобщая основа человеческого существования из биологической сферы. А будучи конкретизированы, они обретают свое общественное бытие в виде гармонии или рассогласованности в их теоретическом, равно как и практическом, отношении к определенному историческому моменту. У Ленина кровь и разум слиты правильно, потому что его знание общества в каждый конкретный момент нацелено на действие, общественно необходимое именно в данный момент, потому что его практика всегда представляет собой необходимое следствие из суммы и системы всего накопленного до того времени истинного знания.
Поэтому Ленину совершенно незнакомо то, что хотя бы отдаленно напоминало бы самолюбование; никакой успех не делает его тщеславным, никакая неудача не повергает его в уныние. Он не согласен с тем, что существуют ситуации, на которые человек был бы не в состоянии реагировать практически. Он принадлежит к великим людям, которым удалось очень многое, и удалось самое существенное - причем как раз в его жизненной практике. И несмотря на это или как раз поэтому, вряд ли кто-нибудь еще мог так трезво, без всякой патетики, обдумывать возможные и действительные ошибки: "Умен не тот, кто не делает ошибок. Таких людей нет и быть не может. Умен тот, кто делает ошибки не очень существенные и кто умеет легко и быстро исправлять их". Эта предельно прозаичная оценка того, что случается в практической деятельности, передает его сущностную установку точнее, чем любое патетическое признание. Его жизнь -это постоянное действие, непрерывная борьба, идущая в мире, в котором, по его глубочайшему убеждению, не бывает безвыходных положений - ни для тебя, ни для противника. Поэтому для него путеводная нить в жизни - всегда быть в состоянии боеготовности к действию, к правильному действию.
Трезвая ясность и простота Ленина обладали поэтому захватывающей силой воздействия на массы. И опять-таки в противоположность прежним типам великих революционеров Ленин - это народный трибун, не имеющий себе равных и не затронутый хотя бы тенью риторики (вспомним еще раз о Лассале или Троцком). Как в личной, так и в общественной жизни Ленину свойственна глубокая неприязнь ко всякому фразерству, всяким натяжкам, всяким преувеличениям. И вновь характерно, что это политически-человечное отвержение всяческой "экстравагантности" также получает у него объективно-философское обоснование: "...ибо любая истина, если ее преувеличивают, если переступаются границы ее действительного смысла, может стать абсурдом да и неизбежно станет абсурдом при таких обстоятельствах".
Это означает, что даже самые общие философские категории никогда не были для него умозрительно абстрактной всеобщностью, а, напротив, в любой конкретный момент служили средством обращения к практике, ее теоретической подготовки. Когда в дискуссии о профсоюзах он критиковал двойственную, эклектическую "буферную" точку зрения Бухарина, он опирался на категорию целостности. Глубоко характерно, как применяет Ленин эту философскую категорию: "Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и "опосредствования". Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения". Весьма поучительно проследить, как абстрактная философская категория, дополненная с точки зрения теории познания условиями ее применимости, непосредственно выступает как требование, предъявляемое к правильной практике.
Еще гибче, где это только возможно, действует Ленин в ходе дискуссий о Брестском мире. То, что он был прав с точки зрения "реальной политики", выступая против "левых коммунистов", которые требовали, на основании интернационалистских соображений, поддержки близившегося переворота в Германии и революционной войны и были готовы ради этого поставить на карту существование Советской республики в России, стало теперь исторической аксиомой. Но эта правильная практика основывалась у Ленина на теоретически глубоком анализе конкретной ситуации в процессе развития революции в целом. Приоритет мировой революции по отношению ко всем отдельным событиям - это и есть, говорит он, подлинная (и потому практическая) истина, "если при этом не упускается из виду долгий и трудный путь, ведущий к полной победе социализма". Но, рассматривая теоретическое бытие как таковое в тогдашней конкретной ситуации, он добавляет: "Всякая абстрактная истина становится фразой, если ее применяют к какой угодно конкретной ситуации". Таким образом, истина как основа практики и революционная фраза различаются между собой тем, затрагивает ли она теоретически или не затрагивает конкретное содержание неизбежной и возможной в соответствующий момент революционной ситуации. Самое возвышенное чувство, самая беззаветная преданность становятся фразой, если теоретическая сущность ситуации (ее конкретное содержание) не открывает возможности настоящей революционной практики. Она не обязательно может оказаться успешной. Во время первой русской революции после поражения московского вооруженного восстания Ленин страстно выступает против точки зрения Плеханова - "не надо было браться за оружие", - ибо даже это поражение способствовало развитию процесса в целом. Любое аналогизирование, любое смешение абстрактного с конкретным, всемирно-исторического с актуальным приводит к фразе - как, например, нередко возникавшее в ходе дебатов о Брестском мире сравнение Франции 1792-1793 годов с Россией 1918 года. Точно так же, обращаясь к немецким коммунистам, которые после капповского путча 1920 года сформулировали очень толковые, самокритичные тезисы в качестве программы действий на случай его повторения, Ленин ставит перед ними характерный вопрос: откуда вы знаете, что немецкая реакция вообще повторит его?