Надя же, конечно, смотрела на мужа совсем другими глазами, хотя, надо признать, что Оболенский в целом дал правильный портрет: красавцем Ленин, разумеется, не был. И тот же Оболенский подметил особенность отношения будущего вождя большевиков к людям: «Интерес к человеку ему был совершенно чужд. Общаясь с ним, я всегда чувствовал, что он интересуется мною лишь постольку, поскольку видит во мне более или менее единомышленника, которого можно использовать для революционной борьбы».[44] Столь же прагматический подход к знакомым и даже к друзьям отмечают и другие мемуаристы из враждебного большевикам лагеря. Однако вряд ли всё-таки с женой Ильич говорил только о революции. Хотя в воспоминаниях Крупской разговоры с мужем на отвлечённые темы встречаются редко. И Надежда Константиновна сама признавала: «Никогда не мог бы он полюбить женщину, с которой он расходился бы во взглядах, которая не была бы товарищем по работе».[45]
В начале мая 1900 года Владимир Ульянов получил в Пскове заграничный паспорт. В июне того же года он вместе со своей матерью М.А. Ульяновой и старшей сестрой Анной Ульяновой приехал в Уфу к Крупской. А уже в июле он прибыл в Австрию. Надежда Константиновна смогла присоединиться к нему только по истечении срока ссылки, спустя восемь месяцев. В мае 1901 года к ним в Мюнхен приехала Елизавета Васильевна. За границей Ульянову и Крупским предстояло прожить четыре года.
29 июля 1900 года Владимир Ильич приехал в Швейцарию, где провел с Плехановым переговоры об издании газеты и теоретического журнала. В конце лета 1900 года в Мюнхен приехали Ленин и Потресов. Они решили издавать «Искру». В редколлегию «Искры» вошли три представителя эмигрантской группы «Освобождение труда» – Плеханов, П.Б. Аксельрод и В.И. Засулич и три представителя «Союза борьбы» – Ленин, Мартов и Потресов. Парвус убедил редакторов «Искры» переехать в Мюнхен, но Плеханов остался в Женеве, а Аксельрод – в Цюрихе. Ленин жил в Мюнхене по болгарскому паспорту, который ему сделал Христиан Раковский. Ильич часто бывал у Парвуса, пользовался книгами его личной библиотеки, познакомился благодаря Парвусу со многими видными немецкими революционерами, в том числе с Розой Люксембург. Тогда Ленин относился к Парвусу весьма благожелательно. Еще до личного знакомства с ним, в письме Потресову от 26 января 1899 года он писал: «Насчет Parvusa – я не имею ни малейшего представления об его личном характере и отнюдь не отрицаю в нём крупного таланта».[46]
В декабре 1901 года в журнале «Заря» была опубликована статья под заглавием «Гг. „критики“ в аграрном вопросе. Очерк первый», которую Владимир Ульянов впервые подписал псевдонимом «Н. Ленин», под которым с тех пор он и стал известен в партии.
Начав издание «Искры», Ленин, Мартов и Потресов привлекли Парвуса к сотрудничеству. По словам Дойчера, «его статьи обычно выходили на первой странице „Искры“ – редакторы с радостью отодвигали свои передовицы на задний план, оставляя место для него».[47] 27 февраля 1901 г. Ленин писал П.Б. Аксельроду: «Молотов статью о финансах уже написал (для № 3 «Искры»). Иностранное обозрение обещал».[48] Для «Искры» Парвус использовал псевдоним – «Молотов». Его статья «Самодержавие и финансы» была опубликована в № 4 «Искры». Впоследствии, как известно, псевдоним «Молотов» позаимствовал у Парвуса большевик Вячеслав Михайлович Скрябин, под этим псевдонимом и вошедший в историю.
В 1902 году в книге «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения» Ленин отстаивал необходимость создания организации профессиональных революционеров: «Пусть не обижается на меня за это резкое слово ни один практик, ибо, поскольку речь идет о неподготовленности, я отношу его прежде всего к самому себе. Я работал в кружке, который ставил себе очень широкие, всеобъемлющие задачи, – и всем нам, членам этого кружка, приходилось мучительно, до боли страдать от сознания того, что мы оказываемся кустарями в такой исторический момент, когда можно было бы, видоизменяя известное изречение, сказать: дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию! И чем чаще мне с тех пор приходилось вспоминать о том жгучем чувстве стыда, которое я тогда испытывал, тем больше у меня накоплялось горечи против тех лже-социал-демократов, которые своей проповедью «позорят революционера сан», которые не понимают того, что наша задача – не защищать принижение революционера до кустаря, а поднимать кустарей до революционеров».[49]