«Экономической базой, на которой предстояло возникнуть социализму, являлось огромное богатство, накопленное капитализмом, делающее возможным появление строя всеобщего благосостояния. Это богатство было почти полностью уничтожено за пять военных лет, и таким образом экономическая база социализма сведена к минимуму (e cosi la base economic del socialismo ridotta al estremo).
Часть пролетариата вывела из завоевания политической власти право немедленно достичь благосостояния, что невозможно в нынешних экономических условиях. Другая часть устала от этих крайностей и чувствует невозможность их пережить; но поскольку утрачены экономические ориентиры, у нее нет какой-либо взвешенной экономической программы, она остается в нерешительности... вместо того чтобы энергично открыть путь для смелых реформ, назревших как никогда, учитывая всеобщее обнищание.
Другое и худшее наследство, доставшееся от войны и революции, — культ насилия. Эта долгая война привела пролетариат к обесцениванию экономических условий и вере в насилие. Дух Спартака — в основе духа Людендорфа[142]. Подобно тому как Людендорф не только разорил Германию, но в то же время усилил милитаризм враждебных государств, в частности, во Франции, Спартак не только провалил собственное дело, но и привел к усилению карательной политики правящих кругов. Носке — это естественный противовес Спартаку».
А ведь нелегко усмотреть в утверждениях Каутского что-то иное, нежели признание провала предвидений, еще более замечательное оттого, что оно сделано первым теоретиком этого учения. И если верно, как то утверждает антисоциалистическая пресса, что Карл Каутский сошел ныне с некоторых марксистских позиций, одних из самых значительных[143], вероятно, это связано прежде всего с теми сюрпризами, которые были ему уготованы мировой войной. Означает ли это, что социалисты попросту не приняли войну в расчет?
Подобное заявление было бы совершенно неверно. Правда, многие социалисты взяли на себя ответственность за страшное недоразумение; в знаменитой формуле «Коммунистического манифеста»: «у пролетариев нет родины» — они углядели изъявительное наклонение вместо повелительного (Маркс и сам, возможно, углядел его в минуту мессианской экзальтации). Этим социалистам мировая война, должно быть, принесла тяжкое разочарование; оказалось, что у пролетариев есть родина, вне зависимости от того, хорошо это или плохо; оказалось, что — опять-таки непонятно: хорошо это или плохо, — немецкие рабочие, вместо того чтобы бороться с немецкими капиталистами, бросились в бой против французских рабочих и капиталистов. Однако было бы совершенно несправедливо утверждать, что социалисты не предвидели возможности войны. Эта ужасная опасность угрожала мировой цивилизации, они не переставали разоблачать ее[144]. Они делали это в печати, на своих международных конгрессах— в Брюсселе в 1891, в Цюрихе в 1893, в Штутгарте в 1907, в Базеле — в 1912 году. Так Жорес приобрел титул вечной славы (еще один) своими поистине проповедническими речами и страницами, посвященными им страшному призраку войны. Над ним часто иронически посмеивались в связи с этим[145]. Сегодня стараются об этом забыть, что вполне естественно.
Но чего и впрямь не смогли предвидеть социалисты, и прежде всего марксисты, — того, как отзовется мировая война на их доктрине и их собственных судьбах. Им было невдомек (как и всем остальным, впрочем, и ученым и генералам), как долго продлится конфликт мирового масштаба и каковы будут его экономические последствия. Как и то, что в 1914 году всем им строгим законом будет предписано защищать, несмотря ни на что, свою родину и что в этом году они будут захвачены мощным психологическим потоком, направленным на защиту отечества. Г-н Герман Мюллер был безусловно искренен, когда, явившись в Париж накануне всеобщей мобилизации, заявил своим французским товарищам, что немецкая партия не проголосует за военные кредиты[146]. А несколькими днями спустя она единодушно за них проголосовала. Да и Маркс проголосовал бы, и даже возможно, Энгельс.
С войной воцарился хаос, хаос в теориях и в практике. Он длится и поныне, более сильный, чем когда-либо. Не так давно Гаазе, Шейдеман, Либкнехт были друзьями, членами «самой большой и лучше всех организованной» партии, набравшей четыре миллиона голосов на выборах, обладавшей столь же великолепной, сколь и непоколебимой теоретической базой. Увы, из этой уникальной базы они сегодня сделали выводы, которые заставляют их расстреливать друг друга, резать друг другу глотки: марксистская пресса обвиняет марксиста Шейдемана в том, что он подослал убийц к марксисту Курту Эйснеру! Марксист Гаазе называет марксиста Носке палачом. Марксист Гофман расстреливает марксистов Левина и Ландауэра. И все действуют от имени Маркса. Какой позор, и какой крах!
142
Я писал в своей статье на английском Fragments (The Russian Commonwealth, N 7, February 5, 1919): «Человечество более не нуждается в фанатиках (если когда-либо и нуждалось): ни в таких фанатиках, как Людендорф, ни в таких фанатиках, как Ленин». Я рад констатировать, что мнение г-на Каутского так совпадает с моим.
143
В связи с чрезвычайно трудным доступом в Париже в наше время к политическим трудам немецких авторов, я не смог ознакомиться в оригинале с последними статьями г-на Каутского. Заранее приношу ему свои извинения, если его мысли искажены газетами, в коих я их почерпнул.
144
Это верно как общее правило. Однако есть и весьма забавные исключения, о которых пойдет речь в главе, посвященной Жоресу.