Для вхождения в Интернационал, по мнению Бакунина, нужно «понять, что имущие классы, эксплуататорские и правящие, никогда добровольно, из великодушия или чувства справедливости, не сделают никакой уступки, какой бы срочно необходимой она ни казалась и какой бы ничтожной ни была, пролетариату, оттого, что это противно природе, а именно их собственной специфической природе... Что означает, что трудящиеся смогут реализовать свое освобождение и отвоевать свои человеческие права лишь борьбой, в войне, организованной трудящимися всего мира против капиталистов и собственников — эксплуататоров всего мира»[156] (курсив Бакунина). Разве это не одна из излюбленных ленинских фраз?
Но самое важное то, что концепция условий, которые делают революцию возможной, одинакова что у Бакунина, что у Ленина. Бакунин всегда твердо верил, что можно делать революцию все равно где и все равно когда.
«Представьте себе,— писал он в 1872 году своим итальянским друзьям, — что во всех селениях и деревнях поднимается вопль: Война замкам, мир хижинам!, как во время бунта германских крестьян в 1520 году, или еще более экспрессивный: Землю трудящимся! Думаете, много найдется в Италии крестьян, которые останутся равнодушными? А тогда уж сожгите побольше официальных бумаг, вот вам и готова социальная революция».
Этот образ социальной крестьянской революции всегда владел воображением Бакунина. Он возвращается к нему в нескольких своих работах почти всегда в одной и той же форме, приводя в качестве исторического примера то «пропаганду, которую кардинал Руффо[157], развернул в Калабрии в конце предыдущего века» то свое любимое восстание 1520 года, когда «германские крестьяне поднялись с потрясающим социалистическим криком: Война замкам, мир хижинам! — который сегодня звучит иначе, хоть и не менее потрясающе: „Долой всех эксплуататоров и всех попечителей человечества; свобода и процветание — труду, равенство всех, братство человеческого мира, свободно учрежденного на руинах всех государств”»[158].
И в этом также Бакунин усматривал фундаментальную разницу между концепцией Маркса и собственной:
«Социальная революция, такая, какой ее себе представляют, желают и видят в своих надеждах латинские и славянские трудящиеся, несравненно шире, чем та, которую им обещает немецкая или марксистская программа.
Для них речь идет не о том, чтобы освободиться в скупо отмеренных рамках и постепенно рабочему классу, но о том, чтобы полностью и по-настоящему освободиться всему пролетариату, не только в нескольких странах, но во всех нациях, цивилизованных и нецивилизованных, получив новую цивилизацию, истинно народную, дебютирующую этим актом всеобщего освобождения. И первым словом этого акта может быть лишь слово свобода, не та политическая, буржуазная свобода, всячески рекомендованная как объект для завоевания, предварительно рассмотренный г-ном Марксом и его единомышленниками, но великая человеческая свобода — разрывая все догматические, метафизические, политические и юридические цепи, которые все на себе ныне ощущают, она вернет всему миру, коллективам и индивидам, полную автономию движений и развития, вырвавшихся раз и навсегда из-под опеки всех инспекторов, директоров и попечителей»[159].
В этих условиях и впрямь нет почти никакой разницы между крестьянским бунтом в Германии в XVI веке и будущей социальной революцией, всячески рекламируемой Бакуниным. Все нации, цивилизованные и нецивилизованные, могут разом освободиться и перейти немедленно в коммунизм, вместо того чтобы следовать путем, указанным Марксом, к «скупо отмеренной и постепенной» свободе рабочего класса. «Рассуждение г-на Маркса, — продолжает Бакунин, — приводит к противоположным результатам. Принимая к сведению лишь экономические вопросы, он говорит себе, что самые продвинутые страны и вследствие этого самые способные совершить социальную революцию, — те, в которых современное капиталистическое производство достигло наивысшей точки своего развития. Они, и только они— цивилизованные страны, единственные, кто призван начать революцию и направлять ее»[160].
Оставляя в стороне форму, в которой Бакунин излагает учение Карла Маркса, мы считаем, что он довольно- таки точно уловил разницу между двумя концепциями. А ведь большевизм «осуществил» социальную революцию в самых отсталых в экономическом отношении странах Европы — в России и в Венгрии. Он взирает на всеобщее послевоенное бедствие как на прочную основу коммунизма, он ведет пропаганду немедленной социальной революции в Китае, Индии, Аргентине. Его спрашивают: к какой из этих двух концепций он ближе?